Старая скворечня (сборник)

— Дорогой Семен Семенович! — Шустов коснулся рукой плеча Тутаева. — Да для этого красавца у нас уже фундамент готов! Магазин у нас в Лужках один на все село. Кто живет на другом краю — приходится за два километра бегать за всякой мелочью. Вот мы и решили поставить еще одну лавку. Пристроим к этому срубу каменный склад. Холодильники во весь прилавок. Полы пластиком застелим. Красота! А вы — «дача»! Ха-ха! — засмеялся председатель. — Чудак вы, Семен Семенч!

Тутаев поднял глаза — и весь мир: и цветущий косогор, и празднично разодетые люди — все, все для него померкло.

Оказалось: погасили юпитеры. Люди облегченно вздохнули, задвигались, громко, во весь голос заговорили. Откуда-то вывернулась тетя Поля, нарядная, в старинном плисовом казачке, широкой юбке; на ногах — черные с резинками полусапожки, пролежавшие небось в сундуке верных полвека.

— Иван Николаич, Иван Николаич! — затараторила тетя Поля. — Подьте, поглядите, как надо заботиться-то о своих колхозниках. Вот для молодых и плиту газовую поставили, и воду в дом провели. А мы у вас, как пасынки какие. На всю деревню просили хоть одну колонку поставить, и то вы воспротивились.

— Колонку?! — Шустов приподнял выгоревшие на солнце брови. — Чтоб колонку поставить, нужно артезиан бить да водопроводную башню ставить. На двадцать семей накладно.

— Нам хоть из реки бы. Лишь бы не носить на своем горбу, — поддержала соседку Катька Манина. — Артезиану от вас не дождешься.

— Кому это я должен строить водопровод?! Пенсионерам? — не уступал председатель. — У вас, кроме Игната, бригадира вашего, ни одного колхозника нет моложе шестидесяти.

— Небось и мы не приблудные, а, чай, на колхозной работе состарились! — не унималась тетя Поля.

— Его жену бы заставить с коромыслом побегать — узнал бы тогда!

— У нее небось краник на кухне! — напирали со всех сторон бабы.

Шустов недовольно поджал пухлые губы.

— Вы чего расшумелись?! — вдруг оборвал он бабьи голоса. — Может, прикажете мне построить водопровод для дачников? Дачников вы тут развели много. Простор. Река. Лес. — Председатель повел вокруг широкой ладонью, указывая на косогор и простирающийся на той стороне Быстрицы лес. — Но колхоз не намерен создавать удобства для дачников. Не то что водопровод, колодца рыть у вас не будем! Годика через три мы ваш Епихин хутор совсем ликвидируем.

— Это как так «совсем»? — встряла тетя Поля.

— А так. Всех вас переселим на центральную усадьбу. Построим вам такие же, как вот этот дом, избы: просторные, светлые, со всеми удобствами. Скажем: «Дорогие епихинцы, хватит жить хуторянами, ссыльными монахами». В новых Лужках будет у вас и водопровод, и клуб, и библиотека.

— А как же наша деревня?

— А ваш хутор снесем, и весь этот косогор — от самого Погремка и до Низовки — распашем. Грязи, навоза, я думаю, у вас тут накопилось немало. Распашем — и такие клевера на месте ваших гнилушек вырастут! И тогда попросим режиссеров снять на память ваш косогор. Цветов будет много!

23

…Покрывался косогор разными травами; травы цвели, увядали; по весне нарождались новые, но от них уже были иные цветы.

Так и его, Семена Тутаева, жизнь.

В молодости он мечтал стать поэтом. Сочинял стихи; мусоля карандаш во рту, обдумывал строки. Он исписал за свою жизнь горы бумаги, но поэта из него не вышло. Не стал Семен Тутаев ни Пушкиным, ни Кольцовым. Потом он мечтал о подвиге. Каждый мужчина его лет — особенно если поглядеть на него в бане — имеет на своем теле отметину: память о войне. А он? Разве он не писал рапорты с просьбой послать его в Действующую армию? Но ему сказали, что нефть и уголь — это тоже вклад в победу над врагом, и он искал нефть и уголь. Но так и не нашел. Да.

И вот теперь рушилась последняя мечта: мечта о тихом пристанище в старости. На глазах у Тутаева плотники разбирали его дом. Дом, который он облюбовал, выпестовал в своих мечтах.

Семен Семенович сидел на скамеечке, что возле мазанки Маниных — на том самом месте, где он любил сиживать вечерами, наблюдая за тем, как братья Кубаркины бревно за бревном растили сруб. И теперь все было так же: так же садилось солнце за Погремком, те же вечерние тени лежали на траве от сараюшек и мазанок. Однако теперь уж ничто не радовало его.

Теперь братья Кубаркины разбирали дом по бревнышку.

Раскатывали, помечали бревна, чтоб случаем не попутать венцы при сборке на новом месте, и грузили их на автомашины с рогатыми прицепами. «ЗИЛы», не жалея, полосовали шинами пожухшую зелень луговины.

— Дядь Сень!

Тутаев был так задумчив, что не сразу услыхал, как его окликнули.

— Дядь Сень!

— A-а, Галя…

— Можно, я посижу с вами?

— Пожалуйста! — Тутаев подвинулся, освобождая место с конца скамьи.

— Дядя Сеня, чего вы такой грустный? — Галя Подобрала полы халата и села рядом. — Вы из-за дома расстроились?

Тутаев промолчал.

— Ну, это вы напрасно! — продолжала она. — Или вы не знаете Шустова?! Он шины дырявые подбирает с обочин дорог: все, мол, в хозяйстве пригодится. А вы думали, что он избу такую из рук выпустит!

— Это так, конечно.

— Хотите, я вам дам совет?

— Какой?

— Купите себе «белый дом».

— «Белый дом»?!