— Ну, и что ты ему сказала? — Сережа ласкал меня взглядом, перебегая глазами с одного голого плеча на другое, не забывая при этом с аппетитом поглощать завтрак.
— А что я могу ему сказать? Мне ему сказать было нечего. — За окном сделалось совершенно темно, где-то вдалеке загрохотало, и через минуту дождь усилился.
— Надеюсь, обо мне вы не говорили? — Сережа принужденно рассмеялся, вскочил с места и принялся убирать со стола.
Бант на его пояснице подпрыгивал в такт его суетливым движениям. По непонятной мне причине я уставилась на этот самый бант, дался он мне…
— А что, мы должны были говорить о тебе? — вопросом на вопрос ответила я, почувствовав первые уколы неприятного ощущения, будто я чего-то недопонимаю в нашем с ним диалоге. — А вы разве знакомы, Сережа?
— Это имеет значение? — Обе чайные ложки с грохотом упали в ящик для столовых приборов. — Я задал тебе вопрос, будь добра ответить на него, как положено!
На улице громыхнуло так, что я невольно вжала голову в плечи. Капли дождя молотили уже о подоконник резвой морзянкой. Кухня освещалась частыми сполохами молний.
— Что ты ему сказала? — Аракелян снял с себя передник и, скомкав, небрежным движением запустил его в угол.
— Ничего! — Подняв пролетевший над моей головой фартук, я сложила его аккуратным треугольником и, встав со своего места, убрала в ящик шкафа. — А что я должна была ему сказать, не пойму?! Ты можешь выражаться точнее?!
Обиды в моем голосе сквозило предостаточно, и он это почувствовал, сменив раздражение на вкрадчивую тактичность.
— Ну… ты могла сказать ему, дорогая, к примеру, о том, что я был на вокзале в тот момент, когда…
— А ты был?! — прервала я его, похолодев.
Моим призрачным надеждам не суждено оправдаться. Не найдя его на железнодорожном вокзале, я пребывала в уверенности, что он проехал мимо. Просто проводил меня до поворота на автостоянку и не свернул за мной, проехал. Оказывается, нет.
— Был, — не соврал Аракелян, хоть за это ему спасибо. — Но это ничего не меняет. Я не убивал его, и ты это знаешь.
Утверждение было спорным, но возражать я не стала. Вместо этого спросила севшим от напряжения голосом:
— А… его убили?! Это точно?!
— Ты же сидела около него, когда он умирал. Даже за руку держала. Так что тебе уместнее задать этот вопрос.
Вот опять! Опять повторяется! Сначала Игорь, теперь еще и Сергей! Они что, сговорились все? И знают ведь все и обо мне, и о последних минутах жизни Володьки.
— Ну, сидела и что? И за руку даже держала, что это меняет? Что, по-твоему, он должен был мне сказать, умирая?! Сообщить имя убийцы, снабдить уликами, направить по нужному следу мое разбирательство?!
Зачем я сказала тогда про разбирательство? Зачем?! Это же было вымыслом чистой воды. Ни о чем таком я и не помышляла вовсе. Да и не было у меня никогда прежде стремления и желания сопоставлять какие-то факты, копаясь в деталях. Все это казалось мне муторным и неинтересным. А тут вдруг взяла и сказала, совсем не подозревая, что навлеку на свою бедную голову.
— Разбирательство??? — Лицо Сергея сделалось страшным. Одним прыжком сократив меж нами расстояние, он впился в мои голые плечи пальцами и принялся трясти, выкрикивая через слово ругательства: — Ты дура!!! Ты набитая дура!!! Разбирательство!!! Какое разбирательство??? Хочешь, как Нюрка Каренина на рельсах сдохнуть??? Дура!!! Конченая дура!!! Забудь об этом, слышишь?! Забудь и не вспоминай больше никогда!!! Если хочешь еще пожить, если хочешь, чтобы я был с тобой, забудь!!! Поняла меня, Дашка!!!
— Это твое условие? — Странно, что я вообще могла говорить в тот момент. Причем говорить достаточно твердо, без слез и нервной дрожи, которая постепенно начинала терзать меня изнутри.
— Да, черт побери!!! Это мое условие!!! Если я тебе дорог, то ты забудешь обо всем этом дерьме. Сегодня же, слышишь, поезжай на дачу и сиди там до конца отпуска. — Он вдруг сместил свою левую руку мне на затылок и силой заставил посмотреть ему в глаза. — Ты сделаешь так, Дашка!!! Или за последствия я не отвечаю!!!
— Это угроза? — поинтересовалась я.
Опять ровно и спокойно спросила. Нет, все-таки мои неполные тридцать пять — огромное преимущество перед восемнадцатью или двадцатью шестью. Выдержать такое, не дрогнув телом и лицом!.. Еще лет десять назад я бы точно упала без чувств к его ногам или, чего доброго, забилась бы в истеричном припадке. А сейчас так ничего, держусь. Даже улыбаюсь, чем раздражаю его неимоверно.
— Лыбишься, значит? — Лицо Аракеляна превратилось в ритуальную маску. — Ну, ну… Смотри, как бы потом плакать не пришлось.
И он, конечно же, отправился одеваться. Мавр сделал свое дело и ушел, называется. Я просочилась следом за ним в спальню, совершенно без эмоций проследила за тем, как он натянул штаны, застегнул рубашку, которая сильно помялась, валяясь на полу слева от кровати. Ну никакой аккуратности в человеке! Потом также молча проводила его до двери в прихожей и, не говоря ни слова, повернула головку замка.
— Тебя, наверное, все это забавляет? — вдруг спросил он, угрюмо глядя мимо меня.