Старая Земля (Лунная трилогия - 3)

в сонном дыхании губы, несколько побледневшие от холода. Индус долго смотрел на него с удивительной, грустной сердечностью в задумчивом взгляде.

- Если бы ты мог выйти за пределы своего тела,- прошептал он,- если бы сумел понять, какова твоя дорога... Мне кажется, я нашел твою душу, подобную жемчужине, а должен превратить ее в каплю прозрачной воды, которая при солнечном свете испаряется и растворяется в пространстве. И не потому, что у меня есть еще какието обязанности, кроме заботы о развитии собственном, просто мне жаль омраченной красоты и спрятанной наивысшей силы...

Над ними высоко на скалах защебетали воробьи, клюющие созревшие семена горных злаков, где-то на противоположном склоне зазвучал резкий, порывистый свист спрятавшегося в траве сурка.

Трижды посвященный еще некоторое время беззвучно шевелил губами, как будто мысли молитвы сопровождал движением губ, потом протянул руку и легонько коснулся плеча спящего.

Яцек быстро поднялся и сел, расправляя застывшие члены. Потом осмотрелся вокруг с выражением глубочайшего удивления.

- Где мы находимся?

- В Татрах...

Он стоял уже на ногах.

- Как я сюда попал?

Как сквозь сон, у него промелькнуло воспоминание, что накануне вечером в собственном доме он разговаривал с Ньянатилокой о своих любимых лесах в Татрах... Он потер рукой лоб. Да, он прекрасно помнит! У него было такое впечатление, что он заснул, облокотившись на свой письменный стол, а потом ему снился костер, разложенный в сосновом лесу, и Луна, горящая над вершинами... Ему снилось... а теперь...

Он посмотрел на себя. Плащ упал с его плеч; он был одет так, как пришел вчера домой: в свой обычный костюм... Он осмотрелся, нет ли где его самолета, на котором индус мог бы перевезти его во сне. Вокруг было пусто; осенние травы, покрытые холодной росой, стояли прямо - было похоже, что нога человека их не касалась, как будто они, идя сюда, пронеслись по воздуху.

- Как я сюда попал? - повторил он.

- Вчера мы говорили о Татрах,- скромно, но несколько уклончиво заметил Ньянатилока...- Ты замерз. Пойдем согреемся в укрытии внизу.

Яцек не двинулся с места.

- Ты хочешь о чем-то говорить?..

- Нет. Я хочу думать. Дух создает себе окружение, которое хочет. Мысль - это единственная истина.

- Ты перенес меня сюда силой своей воли?

- Не думаю, брат, чтобы это было так. Мне кажется, говоря откровенно, что мы находимся там же, где и были. Сменилась только реальность наших мыслей...

Говоря это, Ньянатшюка шел вперед, рассекая голыми коленями буйную растительность и стряхивая лбом росу с раскидистых веток елей. Яцек молча шел за ним и невольно искал для себя какой-то уловки, которая помогла бы ему и его собственному разуму объяснить это непонятное перенесение с далеких равнин Мазов-ше в сердце Татр. Несколько раз он стукнул себя по лбу, чтобы убедиться, что не спит, пробовал мыслить логично, что требовало полной ясности ума.

Потом он услышал обращенный к себе голос:

- Разве ты не хочешь, брат, чтобы мы остались здесь? Вчера ты говорил в своей лаборатории, что это единственное место, где ты-мог бы жить, думать и быть самим собой...

- Боюсь, что я еще не созрел для этого,- прошептал Яцек.И страх охватывает меня при одной мысли...

Он необычайно четко, ясно видел то, что его окружало, и только удивлялся тому, что когда открывал рот, слышал свой голос, как бы доносящийся откуда-то издали... Он чувствовал, что Ньянатилока остановился и смотрит на него - и ему стало стыдно, как бы он своими волшебными глазами не прочел его тайные мысли. Он наклонился, чтобы спрятать лицо, и сорвал растущую у его ног веточку горечавки, покрытую темно-голубыми цветами.

"Сегодня должна приехать Аза,- подумал он,- как она писала в письме..."

Ему стало жаль, что он не находится сейчас в своей лаборатории, хотя вчера он был рад сбежать от обещанного визита.

Он выпрямился с веточкой сорванного цветка в руке и поднял глаза... И остановился как громом пораженный, охваченный удивлением, граничащим с ужасом.

Он находился в своей комнате - у стола, заполненного бумагами, рядом со своими книгами и картинами.

- Ньянатилока!

Никто не ответил ему; он был один. Из-под приподнятых штор в комнату вливался холодный утренний свет, снизу доносился шум уже проснувшейся улицы.

- Я спал! - прошептал Яцек с облегчением и поднес руку ко лбу.- Я, видимо, заснул вчера во время разговора и...

И он отскочил назад. Он увидел в своей собственной руке, поднятой вверх, цветущую веточку горечавки, свежую, еще покрытую блестящими каплями росы...

От ужаса он так быстро разжал пальцы, что выпущенный из них цветок упал на ковер у его ног, обутых в промоченные туфли. На их черной коже блестели прилепившиеся, мокрые от росы мелкие листочки и травинки... Вся его одежда была пропитана дымом от сосновых веток.

Яцек подошел к креслу и медленно опустился на него, обхватив голову руками.