Старая Земля (Лунная трилогия - 3)

- Приветствую вас.

Он даже не услышал этих до жути банальных слов. Каким-то непроизвольным движением он опустился перед ней на колени и припал лицом к ее платью. Она отпрянула, испуганная.

- Что вы делаете? Что с вами?

Он поднял к ней печальные глаза и медленно встал.

- Прошу прощения. Мне не надо было этого делать. Если вы прикажете, я немедленно уйду.

Он говорил с каким-то горьким смирением - дрожащими губами, неловким движением нервно прижимая руки к груди. Тень недовольства промелькнула по красивым губам танцовщицы. Она посмотрела на него долгим и холодным взглядом.

- Это вы выступаете на собраниях?

- Да.

- Вас ищут?

- Да.

- Что вам грозит? Он пожал плечами.

- He знаю. Думаю, что запрут меня, может быть пожизненно, в rакой-нибудь работный дом...

- Вы подвергаетесь опасности приходя сюда днем...

Он поколебался одно мгновение.

- Да. Я знаю. Они выслеживают меня.

- Зачем же вы пришли?

Лахец откинул голову, как будто отшатнулся от этого вопроса, заданного ледяным тоном. Прежний испуг исчез с его лица; он смотрел на Азу гордо и вызывающе.

- Я мог бы ответить: потому что вы меня позвали,медленно начал он,- но это не было бы правдой. Я пришел потому, что мне этого хотелось, потому что я стремился увидеть вас - любой ценой - даже если бы мне пришлось заплатить за это жизнью...

Она пренебрежительно усмехнулась.

- Вы странно разговариваете со мной. Я могу приказать вам немедленно уйти...

Лахец испугался и снова стал покорным - только глаза его горели, как в беспамятстве.

- Я люблю вас,- сказал он глухо,- люблю, даже не зная, кто вы на самом деле и что вы сделаете с моей любовью, совершенно ненужной вам! Я говорю вам об этом, потому что мне нужно высказаться... Я не знаю, сколько я еще проживу и увижу ли вас еще когда-нибудь...

- Почему вы меня любите?

- К чему этот вопрос! Ведь я ничего не прошу от вас...

Она прервала его движением руки. Невиданная жестокость загорелась в ее глазах. Она медленно откинулась на спинку кресла и посмотрела на него из-под полуопущенных век, губы ее раздвинулись в легкой улыбке.

- А если бы я была готова... отдать вам... все? Композитор отступил на шаг; в первый момент в его глазах

вспыхнуло удивление, однако он тут же опустил голову и сказал тихо, как бы тоном прося прощения за то, что говорит:

- Я ушел бы отсюда...

- Вы ушли бы? Вы бы пренебрегли мной?

- Нет. Это не было бы пренебрежением... Я знаю, что вы только в шутку задали этот вопрос, но я отвечаю серьезно... Вы позволите мне говорить?

- Говорите,- сказала певица с интересом, подлинным или мнимым.

Он уселся на низенький табурет у ее ног и начал говорить, глядя в ее глаза.

- Видите ли, вся моя жизнь до сих пор была упорной борьбой за то, чтобы иметь возможность творить... Зачем повторять, через что мне пришлось пройти, через какие падения, неудачи, унижения! Все это уже позади. И теперь...

- Теперь вы бросили музыку,- перебила она. Он покачал головой и усмехнулся.

- Нет. Я не бросил музыку. Только мои глаза открылись. Я понял, что шел неверным путем. Не работать и умирать нужно, чтобы творить, а жить!

- Жить...

- Да! Я не смогу вам это лучше объяснить; не сумею. Я только знаю, что для меня уже закончилась та низкая борьба, которую я вел. Я умираю с голоду, падаю от усталости, меня выслеживают, как зверя, я не уверен ни в следующем дне, ни в следующем часе, но сердце у меня в груди смеется от радости! Когда-то я поднимался в гору и меня пинали все, кому не лень - теперь спустился вниз и возвысился! Я находился среди "цивилизованных" людей, но ни они не понимали меня, ни я не понимал их - сегодня я нахожусь среди "дикарей" и чувствую каждое биение их сердец, рвущихся к свету, через пожары и развалины, но к свету, и знаю, что они слушают мой голос! И знаете, только теперь в моей душе рождается великий гимн! Если я переживу дни, которые наступают, моя музыка пронесется над пепелищами, как вихрь, она зазвучит таким победным гимном над останками человеческой нужды, что сердца людей будут разрываться от избытка жизненных сил, от радости наслаждения!

Он вскочил на ноги, и глаза у него запылали.

- К черту все театры! - крикнул он.- Прочь вместе с кулисами, декорациями, искусственным светом, с бездушным оркестром, слишком ученым, но трусливым! У меня должно заиграть море, ветер в горах, гром на небе, живительные леса и степи! Моя госпожа! Я хочу дожить до этого гимна, хочу написать его! Хочу создавать музыку не для избранных слушателей, мы очистим мир, чтобы она могла широко разноситься по нему! Если она вырвется из моей груди...

Он стиснул кулаки, из-за толстых губ, раскрывшихся в улыбке, сверкали белоснежные зубы...

Аза, неподвижно сидящая, спокойно смотрела на него из-под опущенных ресниц.

- Господин Лахец...

Он пришел в себя и опустил голову.

- Прошу прощения. Я слишком громко говорю...

- Подойдите поближе. Вот так. Вы удивительный, удивительный человек. У вас горит душа. Но скажите же мне наконец, какое все это имеет отношение ко мне? Почему вы бы... сбежали... если бы я протянула к вам руку...

Просветленное лицо Лахеца стразу помрачнело.

- Я люблю вас.