Старатели

Она знала, что он мог думать. Он сказал бы, что надо бороться прежде всего за людей, за каждого человека, учить их и воспитывать. И тогда они добудут столько золота, создадут такие сокровища, которых мы не в состоянии даже представить себе.

К Свиридовой, пыхтя и присвистывая легкими, пораженными астмой, подошел Бондаренко. Он вытянул из-за пазухи непомерных размеров клетчатый платок и еще сильнее запыхтел, вытирая взмокшее румяное лицо и розовую, бритую голову.

Наталья Захаровна заметила в глазах главбуха плохо скрытое торжество.

— Получил, — шепнул он ей на ухо.

Свиридова облегченно вздохнула.

— Когда приехал?

— Часа два назад. Чаю выпил, сводки захватил — и сюда... Я этому Трейвасу все-таки подпоследок ввернул пару теплых слов, — торжествующе сказал главбух. — Сам провожал. Сводочка вот. Х-хорошо сегодня! С зимы не было такого дня. Сто девять процентов, дай бог не сглазить. Да этой, — наклоняясь к уху Свиридовой, зашептал он, — одной контрабанды посылка целая: семь кило двести граммов, как в аптеке... Бен-то японским шпиком оказался. От подлец, а?

— Ну что? — спросила Свиридова шагавшего от насоса Георгия Степановича.

— Вода нагрелась. Сейчас пускаем.

Усольцев оживленно оглянулся. Все было готово. Слесарь, стоявший у вентиля, щупал вздрагивающие трубы и вопросительно смотрел на главинжа. Трубы, наполняясь горячей водой, звонко щелкали.

Зверев плечом оттолкнулся от стойки, надел рукавицы и, подойдя, взял брандспойт.

— Кончай там! — крикнул техник, заглядывая в просечку.

Из проходки вышли забойщики. Они бросили кайлы и подошли к группе товарищей.

Стало еще тише. Наполненные и нагревшиеся трубы замолкли. Слышалось лишь хлюпающее дыхание насоса.

— Ну, в чем дело? — нетерпеливо спросила Свиридова.

Зверев подхватил брандспойт и, согнувшись, потащил шланг в проходку.

— Сто-ой! — неожиданно исступленно крикнул Усольцев.

Люди в изумлении оглянулись на него.

Побледневший Усольцев неподвижно стоял, напряженно прислушиваясь. И вдруг все одновременно услышали едва уловимые, глухие подземные удары.

— Э-э-эй! — оглушая онемевших людей, закричал Усольцев.

Равномерные приглушенные удары продолжались. Это могли быть только удары забойщиков, засыпанных обвалом.

— Живые!.. — бледнея от собственного крика, радостно завопил Матвей Сверкунов.

Разбуженные этим криком, люди бросились к проходке, закричали; кто-то хохотал. Сверкунов, привалившись к стойке, плакал.

По лицу Зверева катились слезы, он не замечал их. Из брандспойта вырвалась сильная струя. Зверев бросился к забою и направил ее в мерзлоту. Стремительная тонкая струйка горячей воды ударила в забой; галька, песок, ил, оттаивая, шурша по стенке, посыпались под ноги.

Усольцев вышел из проходки в коридор. Свиридова, сияющая, счастливая, схватила руку Усольцева но, взглянув на него, выпустила ее. Усольцев стоял бледный, закрыв глаза. Потом он молча повернулся и, спотыкаясь, как во сне, пошел навстречу Настеньке.

Он подошел к ней и обнял.

— Стучат, — сказал он. — Живые...

Она задрожала, бессильно повиснув на руках Усольцева.

13

Вечером следующего дня в кабинете директора собиралась приисковая коммунистическая организация. С минуты на минуту ожидали Свиридову и Усольцева, задержавшихся на «Сухой».

У открытого настежь окна, часто выглядывая на освещенную полосу улицы, сидел Залетин. Рядом с ним, сложив руки на высоком животе, то устраивалась, то вставала его жена Клавдия, собиравшаяся пойти на днях в больницу рожать. Они сдержанно разговаривали с десятником Черных, приехавшим на собрание из Багульни. Черных теребил подбитую сединою бороду, тяжело хмурился.

— Сколько уже прошло-то?

— Так... семь уже? — оглядываясь, переспросил Залетин Клавдию.

— Завтра в обед будет восемь суток.

— Двадцать восемь часов прошло уже, как стук услышали, — рассказывал Залетин. — Стучат кайлой, не переставая...

— Посменно, небось.

— Один! — в упор глядя на Черных округленными глазами, взволнованно сказал Залетин. — По стуку слышали: один кайлит. Свет у нас в забое погас. Ну, мы сидим в темноте-то... Тихо. А он там: тук... тук... тук...

— Данила! — воскликнул, сильно кулаком ударив себя по коленке, Черных. — Это Данила!..

— Он, — сказала Клавдия, — все так думают.

— Кричали, в железо били, — продолжал Залетин, — Василий Алексеевич из револьвера стрелял — нич-чего! Кайлит — и все.

— Уж не тронулся ли? — проговорила Клавдия, боязливо взглянув на мужа:

— Это Данила-то?

— А что ты думаешь?

— Н-ну! — сердито сказал Залетин, отмахиваясь рукой от жены.

— Какой человек, а? — восторженно сказал Черных. — Восемь суток!.. Вот это коммунист!

— А Настенька услышала... — дрогнув, сорвавшись на шепот, досказывал Залетин, — упала на колени к забою и... скребет мерзлоту-то... ногтями...

— Не надо, — прошептала Клавдия.

— Взорвать хотели! — глухо проговорил Черных и вдруг, опять вспыхнув, с силой грохнул кулаком по колену: — Живого человека! Немец, этот Зюк хотел взорвать! А? Это что же такое?

— И взорвали бы, кабы не Василий Алексеевич, — сказала Клавдия. — Усольцева благодарить надо. Он людей любит, а не золото.

Пришли Свиридова, Усольцев и Терентий Семенович.