Старческий грех

– Эмилия Никтополионовна Костырева руку приложила-с, – додиктовал Иосаф.

Эмилия написала все это тоненьким, мелким и не совсем грамотным почерком.

– Merci, monsieur Ферапонтов, merci, – повторила она несколько раз и, взяв его за обе руки, долго-долго пожимала их.

Иосаф не выдержал и поцеловал у ней ручку, и при этом – о счастие! – он почувствовал, что и она его чмокнула своими божественными губками в его заметно уже начинавшую образовываться плешь. Растерявшись донельзя, он сейчас же начал раскланиваться. Бжестовский пошел провожать его до передней и сам даже подал ему шинель. Эмилия, когда Иосаф вышел на двор, нарочно подошла к отворенному окну.

– До свидания, monsieur Ферапонтов, – говорила она, приветливо кивая ему головою, и Иосаф несколько раз снимал свою шляпу, поводил ее в воздухе, но сказать ничего не нашелся и скрылся за калитку.

VII

Проснувшись на другой день поутру, Иосаф с какой-то суетливостью собрал все свои деньжонки, положил их в прошение Костыревой и, придя в Приказ, до приезда еще присутствующих, сам незаконно пометил его, сдал сейчас же в стол, сам написал по нем доклад, в котором, прямо определяя – продажу Костыревой разрешить и аукцион на ее имение приостановить, подсунул было это вместе с прочими докладами члену для подписи, а сам, заметно взволнованный, все время оставался в присутствии и не уходил оттуда. Старик, начальник Приказа, лет уже семнадцать тому назад, как мы знаем, пришибенный параличом, был не совсем тверд в языке и памяти, но на этот раз, однако, как-то вдруг прозрел.

– Асаф Асафыч, это что такое? – спросил он, остановись именно на интересном для Иосафа докладе.

Ферапонтов побледнел.

– Прошенье Костыревой… деньги она представляет… просит там остановить торги, – проговорил он нетвердым голосом.

– Как же это так? – спросил его опять непременный член, уставляя на него свои бессмысленные глаза.

– Да так… надо остановить… тут вот прямая статья насчет этого подведена…

– Все же, брат, надо прежде доложить губернатору.

– Зачем же губернатору-то докладывать? Всякими пустяками беспокоить его, – возразил Иосаф, и у него уже сильно дрожали губы.

– Какие пустяки… хуже, как сам наскочит… тогда и не спасешься от него.

– Спасаться-то тут не от чего. Не первый год, кажется, служат с вами… Никогда еще ни под что вас не подводил.

– Что ж ты на меня-то сердишься!.. – возразил ему добродушно старик. – Я с своей стороны готов бы хоть сейчас, как бы не этакой башибузук сидел у нас наверху. Этта вон при мне за пустую бумажонку на правителя канцелярии взбесился: затопал… залопал… пена у рта… Тигр, а не человек.

– Да хоть бы он растигр был. Это дело правое… я и сам не восьмиголовый какой… Нечего тут сомневаться-то, подписывайте! – проговорил было Иосаф, привыкший почти безусловно командовать своим начальником.

Но старик на этот раз, однако, уперся.

– Нет, брат, как хочешь: доложить я доложу, а сам собой не могу, – проговорил он.

Иосаф только сплюнул от досады и вышел было из присутствия; но вскоре опять воротился.

– Пожалуйста, Михайло Петрович, подпишите, сделайте для меня хоть раз это одолжение. Я еще никогда не просил вас ни о чем, – произнес он каким-то жалобно умоляющим голосом.

– Только не это, брат, не это! – сказал старик окончательно решительным тоном.

Не совсем уже ясно понимая сам дела и видя такое настояние от бухгалтера, он прямо заподозрил, что тот, верно, хватил тут какой-нибудь значительный куш и хочет теперь его подвести.

– Вот отсохни мой язык, коли так! – воскликнул вдруг Иосаф, крестясь и показывая на образ. – Слова теперь не скажу вам ни по какому делу… Подписывайте сами, как знаете.

– Ну что ж? Бог с тобой, – говорил старик растерявшись. Иосаф, сердито хлопнув дверями, опять вышел и конец присутствия досидел, как на иголках. Возвратясь домой, он тоже, кажется, решительно не знал, что с собою делать: то ложился на диван, то в каком-то волнении вставал и начинал глядеть на свой маленький дворик. Там на протянутой от погреба до забора веревке висели и сушились его зимняя шинель, шуба, валеные сапоги и даже его осьмиклассный мундир и треугольная шляпа. Несколько дальше в тени, около бани, двое маленьких петушков старательнейшим образом производили между собою драку: по крайней мере по получасу стояли они, лукаво не шевелясь и нахохлившись друг перед другом, потом вдруг наскакивали друг на дружку, расскакивались и снова уставляли головенки одна против другой; но ничто это не заняло, как бывало прежде, Иосафа. Часов в семь он кликнул свою кухарку и велел себе дать умываться. При этом он до такой степени тер себе шею, за ушами и фыркал, что даже всю бабу забрызгал.

– Чтой-то больно уж сегодня размылись, – говорила она и принесла было по обыкновению ему старые штаны.

– Давай новые, все давай новое, – проговорил Иосаф и, поставивши ногу на стол, сам принялся себе чистить сапоги.