Старческий грех

– Какого вы звания и происхождения? – спросил полицмейстер, кладя перед собой заготовленные уже заранее вопросные пункты.

– Я из Ковно, – отвечала Костырева.

– Я вас спрашиваю, – какого вы звания по отце и матери? – повторил полицмейстер.

Эмилия заметно сконфузилась.

– Я, право, и не знаю; мать моя занималась торговлей.

– То есть она содержала трактирное заведение?

– Я не знаю этого хорошенько; я была так еще молода.

– Как вы не знаете, когда вы сами за конторкой стояли?

Костырева только посмотрела на него: на глазах ее заискрились слезы.

– Я не стояла ни за какой конторкой, – проговорила она.

– Не стояли? – повторил полицмейстер.

– К чему вы делаете подобные расспросы, которые к делу совершенно лишние? – вмешался я.

Полицмейстер удостоил только на минуту кинуть на меня свой косой взгляд.

– Вы думаете? – произнес он своим обычным подлым тоном и потом сейчас же свистнул.

В залу, гремя шпорами и саблей, проворно предстал другой уж, а не вчерашний жандарм.

– Позови сюда малого того! – сказал полицмейстер.

– Слушаю, ваше высокородие, – крикнул жандарм и крикнул так, что даже Иосаф вздрогнул и взглянул на него.

Через минуту был введен казачок – лакей Костыревой.

– Вот бывшая твоя барыня, когда была девицей, стояла ли в трактире за прилавком? – обратился к нему полицмейстер.

У Костыревой загорелось лицо сначала с нижней части щек, потом пошло выше и выше и, наконец, до самого лба.

Малый тоже несколько позамялся.

– Так как тоже тем временем проживали мы с господином моим в номерах их, оне занимались этим, – отвечал он с запинкой.

– Как же вы говорите, что нет? – кротко спросил полицмейстер Костыреву.

– Господин полковник! Вы ставите меня на одну доску с моими лакеями, – проговорила она и закрыла глаза рукою.

– Зачем же вы отпустили его на волю? Вы думаете, что он из благодарности и скроет все. Ничего ведь не утаил: все рассказал! Пошел ты на свое место! – прибавил он малому.

Тот сконфуженным шагом вышел из залы.

Я нечаянно взглянул в это время на Иосафа. Он стоял, уже не понурив голову, а подняв ее и вперив пристальный и какой-то полудикий взгляд на Костыреву. Она же, в свою очередь, всего более, кажется, и опасалась, чтобы как-нибудь не взглянуть на него.

– А скажите, что за история у вас была по случаю вашего замужества за господина Костырева? – продолжал полицмейстер.

У Эмилии задрожали губки, щечки, брови и даже зрачки у глаз. Несколько минут она не могла ничего отвечать.

– Господин полковник! Вы, кажется, хотите только оскорблять меня, и потому позвольте мне не отвечать вам.

Полицмейстер пожал только плечами.

– Хуже же ведь будет, если я опять стану расспрашивать при вас вашего лакея. Наконец, я уж и знаю все, и скажу вам, что вы и ваша матушка подавали на господина Костырева просьбу, что он соблазнил вас и что вы находитесь в известном неприятном для девушки положении. Его призвали в тамошнюю, как там называется, полицию, что ли? Понапугали его; он дал вам расписку, а потом и исполнил ее. Так ли?

Костырева с вытянутыми судорожно руками, опустив головку и только по временам поднимая, как бы для вздоха, грудь, скорее похожа была на статую, чем на живую женщину.

– Так ведь? – повторил полицмейстер.

– Я говорила вам и повторю еще раз, что не хочу и не буду отвечать вам.

– Еще только один маленький вопрос, – подхватил полицмейстер. – В каких отношениях вы проживали здесь с господином Бжестовским?

– Он был мой жених, – отвечала Костырева.

На этом месте я нарочно взглянул на Иосафа. Он по-прежнему стоял, не спуская с Костыревой совершенно как бы бессмысленных глаз.

– Отчего же вы выдавали его за брата? – продолжал полицмейстер.

– Я не хотела этого ранее говорить, так как жила с ним в одном доме и могла пройти худая молва.

– Да, конечно! Худая молва для женщины хуже всего! – произнес полицмейстер. – Вы обвенчались, однако, с господином Бжестовским тотчас, как имение ваше было выкуплено.

– Да!

– Это, господин Ферапонтов, вы устроили их свадьбу, внеся за них в Приказ! Настоящим их посаженым папенькой были, а то без этого господин Бжестовский, вероятно, и до сих пор оставался бы вашим братом! – говорил полицмейстер, обращаясь то к Иосафу, то к Костыревой.

– Я внесла свои деньги, – проговорила та тихо.

– Как свои-с? – отозвался вдруг Ферапонтов. – Как свои-с? – повторил он.

Полицмейстер не ошибся в расчете, расспрашивая при нем Эмилию о разных ее деяниях. Бедный, простодушный герой мой рассердился на нее, как ребенок, и, видимо, уже не хотел скрывать ее.

– У меня есть свои семьсот рублей. Я заплачу их бурмистру, остальные пусть он с них спрашивает! – прибавил он, обращаясь к полицмейстеру.

– Никаких я ваших денег не знаю и не видала, – проговорила Костырева.

– Не видали вы? – проговорил Иосаф, покачав головой. – Что же, разве я сумасшедший был, чтоб сделать это… Во сне не снилось, что вы не заплатите, а тут вдруг уехали… Я ни одной ночи после того не спал… писал… писал. Спрашивал, что же вы со мной делаете, так хоть бы слово написали.

– Что ж мне было отвечать на ваши странные письма? – проговорила Эмилия.