Старчество по учению святых отцев и аскетов

Где же искать решение этой загадки, загадки таинственно–неразъяснимой жизни человека? Вся прошедшая и настоящая история человечества показывает, что сам человек своими силами не может разрешить удовлетворительно загадку своей жизни. Углубитесь в века минувшие, посмотрите на лучшие народы древности: до чего додумались они сами? Одни — египтяне — отвечали на загадку жизни учением о душепереселении, земным безсмертием, хотели обезсмертить себя постройкой величайших пирамид. Другие — греки — признают жизнь для жизни, для удовольствий, наслаждений, для искусства. Третьи — римляне — кладут в основу жизни развитие своего железного могущества и воли, славу, но, захватив и поработив мир, они не завоевали неба и остались, как первые и вторые, с неудовлетворенными желаниями и стремлениями. Вместе с другими безвестными народами исчезли и эти народы, потому что у них не было истинной, осмысленной разгадки жизни — корня жизни. Жизнь так и осталась для них загадочным сфинксом. Языческое человечество — это жалкий, обреченный на земное скитание, вечный жид — Агасфер. Возьмите, наконец, современных рационалистов нашего XIX века, разных пантеистов, дарвинистов, безпочвенных альтруистов, социалистов, экономических материалистов, — разрешают ли они удовлетворительно этот вопрос? Считая человека продуктом природы, а его нравственность продуктом экономического обезпечения, отрицая духовность и свободу воли в человеке, порабощая свободную личность человека обществу и цивилизации, мечтая о прогрессе, равноправности и обезпеченности, не обрекают ли они человека на земное неудовлетворяющее счастье, на безконечное искание без цели обретения, не заставляют ли они человека копошиться только на земле, не поднимая глаза к небу? Как бы высоки и гуманны не были стремления человека, он, подобно ученому гетевскому Фаусту, не найдет себе ни в чем на земле удовлетворения: ни наука, ни искусство, ни политика, ни всеобщее материальное обезпечение и равенство не заполнят всего человека; и человек, подобно тому же неугомонному доктору Фаусту, не может на чем–нибудь остановиться и успокоиться, отделаться от заключенного в нем самом Мефистофеля. Самообольщенному и ученому, пытающемуся своим умом определить смысл жизни и осчастливить человечество, можно сказать то же, что сказал Ангел Уриил Ездре. «Ты и того, — говорил он, — что твое и с тобою от юности не можешь познать. Как же сосуд твой мог бы вместить в себе путь Всевышнего и в этом же, заметно растленном веке, понять растление, которое очевидно в глазах моих? Ибо как земля дана лесу, а море волнам его, так обитающие на земле могут разуметь только то, что на земле, а обитающие на небесах могут разуметь, что на высоте небес» (3‑я кн. Ездры, гл.4).

На помощь слабому человеку в решении этого вопроса идет Божественное Откровение. Оно разъясняет раздвоенность человека его историей, его безсознательное недовольство земными благами — стремлением к Богу и небу. Библия повествует о бывшем когда–то единении человека с Богом, о райском блаженстве человека. Нарушителем этого союза и блаженства был сам человек, пожелавший быть «яко бози». Тройственная похоть человека: похоть плоти, похоть очей и гордость (1 Ин. 2, 16) — породила грех; а грех породил смерть (Иак. 1, 14–15). Нарушение единства с Богом совпадало с нарушением единства у человека в самом себе, — благая воля человеческая уклонилась ко злу. Отсюда и раздвоенность человеческого существа. «Если бы не было падения, не было бы и разделения» (Св. Григорий Богослов).

Искра божества, оставшаяся в человеке, напоминает ему о потерянном блаженстве и побуждает снова искать его везде и всячески, «начаток духа имуще мы сами себе воздыхаем» (Рим. 8, 23). Плач души человеческой о потерянном блаженстве, смутное, как сновидение, воспоминание о нем, у церковных писателей сравнивается с сетованием и блужданием невесты, ищущей своего жениха, которому она изменила. Эта невеста, смутно–неясно припоминая прежнее свое блаженство в чертогах жениха, попав на мрачную и душную землю, с мучением и тоской ищет потерянное: днем спрашивает солнце, а ночью луну и звезды, каждые сутки обходя с одним вопросом: не видали ли где того, кого ищет душа моя? (Святитель Феофан Затворник. Письма о христианской жизни. Вып. 1 и 2, Москва, 1891 г., стр.168–169).

И звук его песни в душе молодой
Остался без слов, но живой.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна,
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.

(М. Ю. Лермонтов)