Читаем Старец Григорий Распутин и его поклонницы полностью

Разочарование росло. Чем ближе знакомилась она с сверхчеловеками, не признававшими ничего, кроме "культа красоты", чем внимательнее присматривалась она к ним, тем все сильнее росло ее чувство антипатии к ним.

"Смелые и гордые" ницшенианцы сплошь и рядом оказывались в жизни такими мелкими, беспринципными, ничтожными людишками. Жадные до всего экстравагантного, они в погоне за "неизведанными наслаждениями" проявляли крайнюю, неразборчивость в средствах и полную эмансипацию от всяких требований морали… В результате неприятный, горький тяжелый осадок остался на сердце девушки от всех этих встреч, от всех знакомств.

Потянуло в Россию. Соскучились по русской провинции, по русской интеллигенции, по своей родной усадьбе с ее уютом и "традициями". К скорейшему возвращению в Россию властно призывали и сильно порасстроившиеся финансы, и пошатнувшееся экономическое положение семьи. Вернувшись в Россию, они поселились в своем имении, а зимы стали проводить в Москве.

Два года назад Ксения Владимировна вышла замуж за своего соседа по имению, местного земского деятеля Гончарова, "умеренного прогрессиста", который пользуется в губернии репутацией хорошего опытного хозяина и страстного спортсмена… Была ли она счастлива, — я не знаю, мнения же ее родных на этот счет были различны.

В последнее время у нее появились новые интересы жизни в связи с ее выступлением на литературно-художественном поприще. Недавно вышедшая в свет книжка ее рассказов, в которой она тонко затрагивала религиозно-этические проблемы, не прошла незамеченной и вызвала несколько сочувственных отзывов в печати со стороны рецензентов, которые, как я могу свидетельствовать, ни в родстве, ни в дружбе с автором не состояли. Книжка охотно покупалась. Этот успех значительно окрылил Ксению Владимировну, и теперь она с увлечением отдалась разработке плана большой повести, в которой главное место отводится представителям современных религиозных исканий и, между прочим, разным "старцам", "пророкам", "прозорливцам", юродивым и т. д. В этих видах она часть зимы 1914 года провела в Петрограде, живя в семье своего двоюродного брата, видного петроградского чиновника, делающего быструю карьеру в одном из наших ведомств.

Возвращая мне мои материалы, г-жа Гончарова высказала, что ее особенно интересует личность "старца" и "пророка" Григория Распутина, о котором она слышит со всех сторон и относительно которого она нашла в моих материалах много сведений, исходящих как от его почитателей, так и от его врагов. В обществе о "старце-пророке" создаются и распространяются целые легенды. Он становится исторической фигурой.

— Вы знакомы с ним лично? — спросила она меня.

— Нет, до сих пор я лично с ним не знаком. Мой ответ, видимо, опечалил молодую даму.

— Ах, как жаль, что вы не знаете его лично, — сказала г-жа Гончарова. — Признаюсь вам, я рассчитывала, что вы поможете мне познакомиться со старцем.

— Познакомиться с "пророком" очень нетрудно, — заметил я. — Было бы желание.

— Каким образом? — оживилась моя собеседница. — В таком случае я очень прошу вас устроить мне это знакомство.

— А как отнесутся к этому ваши родные? — спросил я.

Госпожа Гончарова сделала удивленное лицо и пожала плечами.

— Я человек взрослый и самостоятельный, мои действия не подлежат контролю родных, — сказала она тоном, в котором вновь зазвучало чувство обиды.

— Однако… — начал было я, но она тотчас же перебила меня.

— Извиняюсь… Но я не думаю, чтобы мои родные имели что-нибудь против моего знакомства со старцем, который заставляет говорить о себе всю Россию от мала до велика. Его выводят в романах, повестях, рассказах. Им интересуются и за границей. Для меня он представляет интерес как литературный тип, яркое, красочное пятно на фоне нашей общественности.

— Но согласитесь, что в данном случае могут быть различные взгляды, различное отношение, — возразил я. — Не забывайте, что "старец" в широких кругах пользуется слишком определенной репутацией. А среди интеллигенции о нем нет двух мнений, — сказал я, старательно подчеркивая последние фразы.

— Позвольте, но сами вы лично находите что-нибудь предосудительное в знакомстве со "старцем"? — спросила меня г-жа Гончарова тоном экзаменатора.

— Во всяком случае, я не рекомендовал бы лично знакомиться с ним молодым дамам и барышням, особенно с приподнятой нервной системой, мятущимся, наклонным к экзальтации.

— Благодарю вас, — с явной иронией заметила г-жа Гончарова, — очевидно, вы и меня зачислили уже в рубрику экзальтированных, мятущихся дам.

— Простите… я говорю вообще… Вы знаете, что наш век не напрасно считается нервным веком. И это особенно применимо к прекрасной половине человеческого рода, как находящейся в гораздо более худших условиях жизни — общественных, правовых, политических и т. д.

— Значит, вы решительно отказываетесь содействовать моему знакомству с "прозорливцем"?

— Решительно… до тех пор, конечно, пока я не узнаю, что ваши родные ничего не будут иметь против вашего личного знакомства с Распутиным.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?
100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?

Зимой 1944/45 г. Красной Армии впервые в своей истории пришлось штурмовать крупный европейский город с миллионным населением — Будапешт.Этот штурм стал одним из самых продолжительных и кровопролитных сражений Второй мировой войны. Битва за венгерскую столицу, в результате которой из войны был выбит последний союзник Гитлера, длилась почти столько же, сколько бои в Сталинграде, а потери Красной Армии под Будапештом сопоставимы с потерями в Берлинской операции.С момента появления наших танков на окраинах венгерской столицы до завершения уличных боев прошло 102 дня. Для сравнения — Берлин был взят за две недели, а Вена — всего за шесть суток.Ожесточение боев и потери сторон при штурме Будапешта были так велики, что западные историки называют эту операцию «Сталинградом на берегах Дуная».Новая книга Андрея Васильченко — подробная хроника сражения, глубокий анализ соотношения сил и хода боевых действий. Впервые в отечественной литературе кровавый ад Будапешта, ставшего ареной беспощадной битвы на уничтожение, показан не только с советской стороны, но и со стороны противника.

Андрей Вячеславович Васильченко

История / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
История Франции. С древнейших времен до Версальского договора
История Франции. С древнейших времен до Версальского договора

Уильям Стирнс Дэвис, профессор истории Университета штата Миннесота, рассказывает в своей книге о самых главных событиях двухтысячелетней истории Франции, начиная с древних галлов и заканчивая подписанием Версальского договора в 1919 г. Благодаря своей сжатости и насыщенности информацией этот обзор многих веков жизни страны становится увлекательным экскурсом во времена антики и Средневековья, царствования Генриха IV и Людовика XIII, правления кардинала Ришелье и Людовика XIV с идеями просвещения и величайшими писателями и учеными тогдашней Франции. Революция конца XVIII в., провозглашение республики, империя Наполеона, Реставрация Бурбонов, монархия Луи-Филиппа, Вторая империя Наполеона III, снова республика и Первая мировая война… Автору не всегда удается сохранить то беспристрастие, которого обычно требуют от историка, но это лишь добавляет книге интереса, привлекая читателей, изучающих или увлекающихся историей Франции и Западной Европы в целом.

Уильям Стирнс Дэвис

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / История / Образование и наука