Старик и ангел

(На этом реферат обрывается.)

И вот проходила неделя, проходил месяц, или год, или даже проходили несколько лет — рано или поздно Кузнецов понимал, что он нисколько не любит ту, с которой провел это время вроде бы в нежной страсти и страстной нежности. Ну, страсть поначалу в некоторой степени присутствовала, нежность впоследствии — тоже, поскольку он вообще был сентиментален, но любви… Нет, не было любви в том виде, который был ему известен из наблюдений над другими людьми и чтения некоторых книг. Была до поры до времени та самая швейная машинка, тут-тук-тук, вниз-вверх-вниз, а потом и она сломалась, и не осталось ничего — в лучшем случае привычка.

Притом он знал, что такое любовь: это когда другой важнее тебя самого, важнее и даже необходимей тебе, чем ты сам. На первый взгляд получается вздор — не может быть другой важнее для твоего существования, чем ты сам, поскольку ты сам и есть твое существование, но надо вдуматься — и поймешь: именно так. Со мною уж если что случится, то я как-нибудь… Уж как-нибудь я проживу… А если с нею — всё, конец всему!

И вот в этом смысле любовь никогда не посещала Кузнецова за всю его жизнь, обильную связями и длительными, и случайными. Возможно, это было наказание ему за давнее, детское отвращение и даже ненависть к любви.

По мере омертвения в Кузнецове души и освобождения места, которое она в нем занимала, для фантазий и воспоминаний все больше сходства с Ольгой находил он в своих женщинах. Мы уж об этом упоминали вскользь — пора объясниться.

Он подолгу размышлял о том, как все это могло произойти — брак, случившийся будто во сне или спьяну, много лет жизни с совершенно чужими и даже неприятными ему людьми — ее родителями, постоянные возвращения к ней ото всех, даже самых привлекательных женщин, вечная война, почти полностью поглощавшая время, которое они проводили вместе… В уме он постоянно поддерживал с ней диалог совершенно безумный, весь состоявший из одного непобедимого вопроса — кто виноват? Ответ на этот вопрос он искал неистово, весь погружаясь в трясину последовательностей, будто добывал окончательную и безусловную истину.

Время от времени он начинал составлять реестр.

Почти всегда первым номером в списке стояло ее непримиримое, отчаянное стремление доказать свое первенство во всем — в практических решениях и в отвлеченных рассуждениях, в нравственных принципах и незначительных поступках. Сначала он относил это просто на счет дурного характера, обычного упрямства. Потом додумался до того, что эта привычка первенствовать воспитана семьей, где она — ученая!.. — занимала особое положение, поскольку родители образованность ценили высоко, а сами были почти малограмотными. Наконец сообразил: это была обычная зависть. Она, дворянской крови, худо-бедно выросшая в своем доме, а не в гнилом, полном отребья бараке и полутюремной лесной школе, она осталась никем, карьера ее закончилась на младшем научном. И никуда ее не звали для чтения лекций, и в Доме ученых, где Кузнецова чествовали специальным юбилейным вечером, ее фотографию, когда ей стукнуло сорок, не повесили, и никто не предлагал ей никакой почетной общественной работы… А он!.. При средних способностях, при легкомыслии юного шалопая, при увлеченности постельными похождениями куда большей, чем всеми науками о прочности вместе взятыми!.. И достиг. Боже, несправедливо-то как…

Вот это и была первая причина краха их семьи — соперничество.

А вторым пунктом шла ее холодность, вернее, то, что он считал холодностью.

В молодости он, будучи, как уже сказано, эмоционально глуховатым, ничего не замечал. И если бы ему кто-нибудь сказал, что по утонченности в постели он может соперничать только с солдатом в отпуске, он очень удивился бы. Впрочем, ему не говорили: крепким, истомленным комсомольской моралью и разогретым комсомольским же развратом институтским девицам было достаточно его бычьего напора. Обходились без изысков… А Ольге равномерного возвратно-поступательного, даже очень энергичного, дви-жения было мало. Поэтому он и решил, что она холодна, и, имея совершенно иной опыт, не стал задумываться о причинах — ну, холодна, и всё. Иные же дамы, с возрастом становившиеся все более требовательными, но понявшие, с кем они имеют дело, изображали счастье, на деле же удовлетворялись приятной мужественной внешностью, профессорским положением и приличными манерами, а свое естественное добирали с другими — да, пожалуй, с мужьями. Кузнецов же все тверже верил, что дело в Ольге, в ее замороженной физиологии.

Пунктом третьим было ее происхождение — его бесило ее высокомерие. Это не было его комплексом, как утверждала она, нет, высокомерие было истинное. Но он мог бы просто ничего не замечать. В конце концов, дворянский этот гонор был просто защитой от неудавшейся жизни, и он это понимал, но все равно раздражался…