Старик Хоттабыч

Вмиг он нарисовал романтическую картину: корабль терпит бедствие, запасы пресной воды и продовольствия иссякают, но все экскурсанты и команда «Ладоги» держат себя мужественно и спокойно. По-прежнему продолжаются на «Ладоге» научные работы (по совести говоря, ни одного научного работника на пароходе не было). Но лучше всех ведёт себя, конечно, он — Волька Костыльков. О, Владимир Костыльков умеет мужественно смотреть в глаза опасности! Он всегда весел, он всегда внешне беззаботен, он подбадривает унывающих. А когда от нужды и лишений заболевает капитан «Ладоги» — Степан Тимофеевич, он, Волька, по праву берёт руководство экспедицией в свои руки…

— Какова причина, нарушившая сон, столь необходимый твоему не окрепшему ещё организму? — прервал его сладостные мечты позёвывавший со сна Хоттабыч.

— Сейчас, старик, узнаю, ты только не беспокойся,- подбодрил Волька Хоттабыча и побежал наверх.

На спардеке, у капитанской рубки, толпилось человек двадцать полуодетых экскурсантов, о чём-то тихо переговаривающихся. Чтобы поднять их настроение, Волька сделал весёлое, беззаботное лицо и покровительственно произнёс.

— Спокойствие, товарищи, прежде всего спокойствие! Для паники нет никаких оснований!

— Вот это верно сказано — насчёт паники. Золотые слова, молодой человек. Вот ты и возвращайся к себе в каюту и спокойненько ложись спать,- ответил ему, улыбнувшись, один из экскурсантов.- А мы тут, кстати, как раз и не паникуем.

Все рассмеялись, и только Волька почувствовал себя как-то неловко. Кроме того, на воздухе было довольно свежо, и он решил на минутку сбегать в каюту, чтобы накинуть пальтишко.

— Прежде всего спокойствие,- сказал он дожидавшемуся его внизу Хоттабычу,- никаких оснований для паники нет. Не пройдёт и десяти дней, как за нами придут на каком-нибудь мощном ледоколе и преспокойно снимут нас с мели. Можно было бы, конечно, сняться и самим, но слышишь: машины не шумят. Что-то в них испортилось, а что именно, никто разобрать не может. Конечно, нам придётся испытать кое-какие лишения, но будем надеяться, что никто из нас не заболеет и не умрёт.

Волька с гордостью слушал самого себя. Он и не предполагал, что умеет так легко успокаивать людей.

— О, горе мне! — неожиданно засуетился старик, бестолково засовывая босые ноги в свои знаменитые туфли.- Если вы погибнете, я этого не переживу. Неужели мы напоролись на мель? Увы мне! Уж лучше бы шумели машины. А я хорош! Вместо того чтобы использовать своё могущество на более важные дела, я…

— Хоттабыч,- строго сказал тогда Волька,- докладывай немедленно, что ты там такое натворил?

— Да ничего особенного я не натворил, о справедливейший Волька ибн Алёша. Просто, заботясь о твоём спокойном сне, я позволил себе приказать машинам не шуметь.

— Ты с ума сошёл! — ужаснулся Волька.- Теперь я понимаю, что случилось. Ты приказал машинам не шуметь, а работать без шума они не могут. Поэтому ледокол так внезапно и остановился. Сейчас же отменяй свой приказ, а то ещё, того и гляди, котлы взорвутся.

— Слушаю и повинуюсь,- отвечал дрожащим голосом Хоттабыч.

В ту же минуту машины вновь зашумели, и «Ладога» как ни в чём не бывало тронулась в путь, оставив капитана, судового механика и всё остальное население парохода теряться в догадках о причине внезапной и необъяснимой остановки машин и столь же загадочного возобновления их работы.

Только Хоттабыч и Волька знали, в чём дело, но по вполне понятным соображениям никому об этом не рассказали. Даже Серёже и Женьке.

LII . Обида старика Хоттабыча.

К утру «Ладога» вошла в полосу густых туманов. Она медленно продвигалась вперёд, каждые пять минут оглашая пустынные просторы мощным рёвом своей сирены. Так полагалось по законам кораблевождения. В туманную погоду корабли должны подавать звуковые сигналы, всё равно, находятся ли они на самых бойких морских дорогах или в пустыннейших местах Северного Ледовитого океана.

Сирена «Ладоги» нагоняла на её пассажиров тоску и уныние. На палубе было неинтересно и сыро, в каютах было скучно. Поэтому все кресла и диваны в кают-компании были заняты экскурсантами. Одни играли в шахматы, другие — в шашки, третьи — в подкидного дурачка. Неожиданные таланты в этой игре вдруг проявил Серёжа, неизменно выходивший победителем и к обеду завоевавший грозное звание «заслуженного мастера подкидного дурака».

Помногу раз переиграли все патефонные пластинки, перепели хором и в одиночку все знакомые песни. Потом изъявил желание спеть старик Хоттабыч, вызвав шумное и весёлое одобрение собравшихся.

Он сразу сделался серьёзным, снял пиджак, уселся, поджав под себя ноги, прямо на ковре, покрывавшем пол кают-компании, и многозначительно откашлялся. Со всех сторон посыпались заказы:

— «Коробочку» спой!

— «Хаз-Булат удалой»!

— Тамбовскую какую-нибудь, постаринней! Но Хоттабыч окинул аудиторию проникновенным взором и заявил:

— Я вам сейчас, с вашего позволения, спою весёлую песенку про то, как проводил своё время знаменитый калиф Гарун аль Рашид.

— Просим, просим! — подбодрили его окружающие.