Старик Хоттабыч (илл. Ротова)

— Хорошо, — кротко сказал он. — Тогда скажи, нравятся ли тебе часы, которые ты видишь на руке вон того пешехода? Если они тебе нравятся, они будут твоими.

— То есть как это так — моими? — удивился Волька.

— Не бойся, о Волька ибн Алёша, я не трону его ни единым пальцем. Он сам с радостью подарит их тебе, ибо ты поистине достоин величайших даров.

— Ты его заставишь, а он…

— А он будет счастлив, что я не стёр его с лица земли, не превратил его в облезлую крысу, рыжего таракана, трусливо таящегося в щелях хибарки последнего нищего…

— Ну, это уже форменное вымогательство! — возмутился Волька. — За такие штучки у нас, брат Хоттабыч, в милицию и под суд. И поделом, знаешь ли.

— Это меня под суд?! — Старик взъерепенился не на шутку. — Меня?! Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба? Да знает ли он, этот презреннейший из пешеходов, кто я такой?! Спроси первого попавшегося джинна, или ифрита, или шайтана, и они тебе скажут, дрожа от страха мелкой дрожью, что Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб — владыка телохранителей из джиннов, и число моего войска — семьдесят два племени, а число бойцов каждого племени — семьдесят две тысячи, и каждый из тысячи властвует над тысячей маридов, и каждый марид властвует над тысячей помощников, а каждый помощник властвует над тысячей шайтанов, а каждый шайтан властвует над тысячей джиннов, и все они покорны мне и не могут меня ослушаться!.. Не-е-ет, пусть только этот трижды ничтожнейший из ничтожных пешеходов…

А прохожий, о котором шла речь, преспокойно шагал себе по тротуару, лениво поглядывая на витрины магазинов, и не подозревал о страшной опасности, которая в эту минуту нависла над ним только потому, что на его руке поблёскивали самые обыкновенные часы марки «Зенит».

— Да я… — выхвалялся совсем разошедшийся Хоттабыч перед оторопевшим Волькой, — да я его превращу в…

Дорога была каждая секунда. Волька крикнул:

— Не надо!

— Чего не надо?

— Трогать прохожего не надо… Часов не надо!.. Ничего не надо!..

— Совсем ничего не надо? — усомнился старик, быстро приходя в себя.

Единственные в мире наручные солнечные часы исчезли так же незаметно, как и возникли.

— Совсем ничего… — сказал Волька и так тяжко вздохнул, что старик понял: сейчас главное — развлечь своего юного спасителя, рассеять его дурное настроение.

V. Вторая услуга Хоттабыча

Домой идти не хотелось. На душе у Вольки было отвратительно, и старик почуял что-то неладное. Конечно, он не подозревал, как подвёл Вольку. Но было ясно, что мальчик чем-то недоволен и что виноват в этом, очевидно, не кто иной, как именно он, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Надо было развлечь Вольку, поскорее рассеять его дурное настроение.

— Угодны ли твоему сердцу, о подобный луне, рассказы о приключениях удивительных и необыкновенных? — лукаво осведомился он у насупившегося Вольки. — Известно ли тебе, к примеру, история о трёх чёрных петухах багдадского цирюльника и его хромом сыне? А о медном верблюде с серебряным горбом? А о водоносе Ахмете и его волшебном ведре?

Волька сердито промолчал, но старик не смутился этим и торопливо начал:

— Да будет тебе известно, о прекраснейший из учащихся мужской средней школы, что жил некогда в Багдаде искусный цирюльник, по имени Селим, и были у него три петуха и хромой сын, по прозванию Бадья. И случилось так, что проходил мимо его лавки калиф Гарун аль Рашид… Только знаешь что, о внимательнейший из отроков: не присесть ли нам на ближайшую скамью, дабы твои молодые ноги не устали от хождения во время этой длинной и поучительной истории?

Волька согласился: они уселись на бульваре в холодке, под сенью старой липы.

Битых три с половиной часа рассказывал Хоттабыч эту действительно весьма занимательную историю и закончил её коварными словами: «Но ещё удивительней повесть о медном верблюде с серебряным горбом». И тут же, не переводя дыхания, принялся излагать её, пока не дошёл до слов: «Тогда иноземец взял уголёк из жаровни и нарисовал им на стене очертания верблюда, и верблюд тот взмахнул хвостом, качнул головой и сошёл со стены на дорожные камни…»

Здесь он остановился, чтобы насладиться впечатлением, которое рассказ об оживлении рисунка произведёт на его юного слушателя. Но Хоттабыча ждало разочарование: Волька достаточно насмотрелся в жизни мультипликационных фильмов. Зато слова Хоттабыча навели его на интересную мысль.

— Знаешь что, — сказал он, — давай сходим в кино. А историю ты мне после доскажешь, после кино.

— Твои слова для меня закон, о Волька ибн Алёша, — смиренно отвечал старик. — Но скажи мне, сделай милость, что ты подразумеваешь под этим непонятным словом «кино»? Не баня ли это? Или, может быть, так у вас называется базар, где можно погулять и побеседовать со своими друзьями и знакомыми?

— Ну и ну! — поразился Волька. — Любой ребёнок знает, что такое кино. Кино — это… — Тут он неопределённо поводил в воздухе рукой и добавил: — Ну, в общем, придём — увидишь.

Над кассой кинотеатра «Сатурн» висел плакат: «Детям до шестнадцати лет вход на вечерние сеансы воспрещён».