Старики

Дорогой,

То, что ты сказал сегодня, когда погас свет, является самой большой правдой, которую я когда-либо слышала от тебя, и я готова чуть ли не благодарить грозу за то, что она подарила нам такой случай. Я тоже хотела сказать тебе одну вещь, и даже уже собиралась открыть рот, как неожиданно оборвалась темнота; поэтому я не нашла лучшего, как написать тебе. Сейчас час с четвертью; уже прошел час, как ты спишь.

Вместе с моим письмом ты прочтешь еще одно, которое причинит тебе сильнейшую боль. Столь сильную, на которую мы еще способны в нашем возрасте. А в субботу утром, к девяти-десяти часам, тот юноша, что сегодня навестил меня, и по поводу которого ты даже немного пошутил, принесет тебе их целую пачку.

У меня была возможность уберечь тебя от этой боли, уплатив юноше 150.000 лир. Треть того, что мы выручили за наш несчастный дом. Таким образом, ты бы продолжал думать, что наша жизнь была тем самым шедевром, о котором говорил ты, и, что кончина нашего Ринальдо даже содействовала этому.

Ты только подумай! Я могла бы причинить боль тебе и себе, и не только, а в наших взаимоотношениях появилась бы явно выраженная меланхолия и сдержанность.

Что, возможно, продолжалось бы до наших самых последних дней жизни! И все это из-за какой-то пустячной суммы денег, которую любой из наших старых управляющих имением мог заработать за каких-нибудь полмесяца. Как мало мы стали стоить, скажешь ты! Я знаю, что молодые обиделись бы и не за такое; и думаю, что они были бы абсолютно правы. Но нам, мой бедный Энрико, уже более шестидесяти, и мы остались совершенно одни! Сегодня мне стоило большого труда прийти к заключению, что быть или считаться счастливым в наших условиях это роскошь, которую мы уже не в состоянии позволить себе! То же самое можно сказать о былом достоинстве, гордости и многих других вещах. Нам осталось прожить от силы еще три-четыре года. Не исключено, если это угодно богу, даже лет пять. И я подумала, что нам не уготовано более иной участи, как только ждать изо дня в день нашего конца.

Я отлично понимаю, поверь мне, что самую большую обиду ты испытаешь не от боли как таковой, а от констатации того факта, что твое счастье было оценено столь мизерно. Гораздо дешевле тех подарков, которые ты не раз дарил мне в прошлом, даже не задумываясь над тем, что они для меня были гораздо больше приятного пустячка.

Все это весьма грустно, бедный Энрико, настолько грустно, что я бессильна отыскать слова могущие дать мне надежду или прощение. Уже два часа ночи, ты по-прежнему спишь. Дышится тебе тяжело. И ты пока ничего не знаешь…

Джованна