Старики и Бледный Блупер

Густав Хэсфорд СТАРИКИ, БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР

Прощальное слово солдату

Прощай же, солдат,

С тобой мы делили суровость походов,

Быстрые марши, житье на бивуаках,

Жаркие схватки, долгие маневры,

Резню кровавых битв, азарт, жестокие грубые забавы,

Милые смелым и гордым сердцам, вереницу дней, благодаря тебе и подобным тебе

Исполненных войной и воинским духом.

Прощай, дорогой товарищ,

Твое дело сделано, но я воинственнее тебя,

Вдвоем с моей задорной душой

Мы еще маршируем по неведомым дорогам, через вражеские засады,

Через множество поражений и схваток, зачастую сбитые с толку,

Все идем и идем, все воюем – на этих страницах

Ищем слова для битв потяжелее и пожесточе.

Уолт Уитмен, «Барабанный бой», 1871

Часть первая СТАРИКИ

Я думаю, Вьетнам заменил нам счастливые детские годы.

Майкл Герр, «Репортажи»

.

ДУХ ШТЫКА

Морской пехоте нужно несколько хороших парней...[1]

Рекрут говорит, что его зовут Леонард Пратт.

Не задерживаясь надолго взглядом на тощем деревенском пацане, комендор-сержант[2] Герхайм незамедлительно перекрещивает его в Гомера Пайла.[3]

Это он, наверно, шутит так. Никому не смешно.

Рассвет. Зеленые морпехи. Трое младших инструкторов орут: «Становись! Становись! Не шевелиться! Не болтать!» Здания из красного кирпича. Ивы с ветвями, увешанными испанским бородатым мхом. Длинные нестройные шеренги потных типов гражданского вида, стоят навытяжку, каждый на отпечатках ботинок, которые желтой краской ровно оттиснуты на бетонной палубе.[4]

Пэррис-Айленд, штат Южная Каролина,[5] лагерь начальной подготовки рекрутов морской пехоты США, восьминедельный колледж по подготовке типа крутых и безбашенно смелых. Выстроен он среди болот на острове, ровно и соразмерно, но выглядит жутковато — как концлагерь, если б кто сподобился разместить его в дорогом спальном районе.

Комендор-сержант Герхайм сплевывает на палубу.

— Слушай сюда, быдло. Пора бы вам, гнидам, и начать походить на рекрутов корпуса морской пехоты США. И ни секундочки не думайте, что вы уже морпехи. Вы всего-то за синей парадкой зашли.[6] Или я не прав, девчонки? Сочувствую.

Маленький жилистый техасец в очках в роговой оправе, которого уже успели прозвать Ковбоем, произносит:

— Джон Уэйн, ты ли это? Я ли это? — Ковбой снимает перламутровый «стетсон»[7] и обмахивает вспотевшее лицо.[8]

Смеюсь. Проиграв несколько лет в школьном драмкружке, я научился неплохо подражать голосам. Говорю в точности как Джон Уэйн:

— Что-то мне это кино не нравится.

Ковбой смеется. Выбивает «стетсон» о коленку.

Смеется и комендор-сержант Герхайм. Старший инструктор — мерзкое коренастое чудище в безукоризненном хаки. Целясь мне пальцем промеж глаз, говорит:

— К тебе обращаюсь. Вот-вот — к тебе. Рядовой Джокер.[9] Люблю таких. В гости забегай — сестренку трахнуть дам.

Скалится в ухмылке. И тут лицо его каменеет.

— Гондоныш этакий. Ты мой — от имени до жопы. И будешь ты не ржать, не хныкать, и учиться по разделениям. А научить я тебя научу.

Леонард Пратт расплывается в улыбке.

Сержант Герхайм упирается кулаками в бока.

— Если вы, девчонки, выдержите курс начальной подготовки до конца, то уйдете с моего острова как боевые единицы, служители и вестники смерти, вы будете молить господа, чтоб он даровал вам войну — гордые воины. Но пока тот день не наступил — все вы рыготина, гондоны и низшая форма жизни на земле. Вы даже не люди. Говешки вы амфибийные — целая куча.

Леонард хихикает.

— Рядовой Пайл полагает, что со мной реально весело. Он думает, что Пэррис-Айленд — штука посмешнее проникающего ранения в грудь.

Лицо деревенщины застывает с тем невинным выражением, какое происходит от вскармливания овсяной кашей.