Старинная шкатулка

— Фу-ты ну-ты, елки гнуты! Чего-то еще корчит из себя. Выпендривается.

Она неторопливо зашагала по ледяной, иглистой дороге, зло настраивая себя: «Подойди-ка еще — получишь у меня», и, когда он вновь подскочил, с ухмылочкой (Нюра не видела этой ухмылочки — темновато все-таки, лишь догадывалась о ней), сказала устало, угрюмо: «Уйди, добром прошу» — и, почувствовав на своем плече тяжелую руку, отступила и ударила его кулаком в лицо. Увидев, что он упал и коротко простонал, испугалась: кажется, слишком крепко долбанула. Мужчина сказал удивленно:

— Ты мужик, а не баба.

— Помочь тебе?

— А ну тя к чёмору!

Потом она подружилась с немолодым вдовцом, который жил в одиночку, в собственной избе, приходила к нему по выходным, а то и в будни, после работы, помогала по хозяйству, вместе чаевничали. Он был добр, внимателен, но… ни разу не намекнул ей о женитьбе и вскоре сошелся с другой. Сперва она думала, что он интересуется ею как женщиной, а теперь вот убеждена: все проще простого — ему хотелось видеть ее в роли бесплатной домашней хозяйки.

Нюре казалось, что в любовных делах больше, чем где-либо, обмана, предательства и безнаказанных подлостей, чаще всего незаметных для общества. И еще ей казалось, что мир соткан из случайностей, они вершат наши судьбы. Она много размышляет о людях и о себе, мучительно раздумывает: права ли была в том случае, права ли в этом, — времени для этого куда как достаточно, и ей думается, что одиночество, если оно нормальное, без болезней и невзгод, не во вред человеку, оно может даже духовно обогащать, облагораживать. В какой-то степени ей даже нравится одиночество. Подобно многим трудягам и скромницам, Нюра как-то незаметна на работе, все у нее там идет чисто, гладко — будто исправное колесико в сложной машине.

Она страшно любит мечтать: завалится спать, закроет глаза и представляет себя… Кем только не представляет, чаще доброй феей, утешительницей честного, благородного, попавшего в беду мужчины (прямо как в старинных романах). Все последние вечера, перед тем как заснуть, она рисовала в своем воображении именно такого человека (рослый, кудрявый, веселый), он привязывается к ней, они страстно любят друг друга. Она настолько привыкла к этому надуманному образу, что, казалось, будто и в самом деле когда-то видела, знала кудрявого. Каждый вечер, лежа на кровати и закрыв глаза, Нюра мысленно встречалась с ним, и мечты эти, на диво яркие, похожие на воспоминания, начинали пугать ее. Пугающие мечты — что-то новое для нее.

Сегодня она то и дело вспоминала о Рябове; подойдут покупатели — отвлекут, забудется вроде бы, только чувствует какую-то смутную, неясную радость, и — опять… И хочется улыбаться, улыбаться. У него строгое, усталое лицо, кожа на щеках обветренная, от носа а губам — тяжелые морщины. Даже в веселых глазах есть что-то усталое (странное совмещение веселья с усталостью). «По всему видать, нелегко жил, — думает она. — Моложавые да изнеженные лица бывают чаще у людей пустоватых. Или, во всяком случае, у таких, кто не очень-то изнуряет себя тяжелым трудом и не шибко-то переживает». Нюре нравятся такие, как у Рябова, простые, мужественные лица, — мужчина должен выглядеть мужчиной.

Дома она торопливо прибралась, диву даваясь: откуда столько пыли берется, сделала винегрет, нажарила оладышек, сунула в вазочку свежих астр (она сама их выращивает, возле дома — огород, и там ее грядка со всякой всячиной — помидорами, огурчиками, морковью, свеклой, лучком, цветами), надела свое любимое платьице в горошинку, причесалась и воссела возле стола, накрытого новой, мягкого салатного цвета, скатертью, праздничная и взволнованная. Вспомнила, как торопилась с работы и недалеко от дома увидела двух девочек лет трех. Неотрывно глядя на нее, девочки начали мило лепетать, что — не поймешь, можно было разобрать только слова: «Собака убежала… Бо-ольшая!..» — И Нюра, посмеиваясь, с непонятным восторгом стала вдруг обнимать их: «Ах вы, мошенницы! Милые вы мои девчушечки!» И девочки вдруг испугались, заплакали. Еще раз оглядела комнату и поморщилась, как от боли: возле дверного косяка потрескалась штукатурка, — кривая темная щель этак с метр длиной. Когда успела потрескаться?

Она боялась, не будет ли он свататься с обычными для него шуточками-прибауточками, ей хотелось, чтобы все проходило на полном серьезе. А уж потом — пожалуйста… Это даже лучше, когда мужчина веселый, с шуточками. Говорят, веселые люди меньше болеют. И дольше живут.

На улице вовсю расходился дождь; он начал накрапывать еще с утра, временами утихал вроде бы, потом опять накрапывал, а теперь вот ожесточенно долбит и долбит мокрую землю, накатываясь какими-то кривыми густыми полосами, странно похожими на снег; бревенчатые избы и амбарушки на другой стороне улицы почернели, стали выглядеть более приземистыми, угрюмыми, улица обезлюдела, и Нюра, не любившая ненастья, с тревогой подумала, что Константин Федорович, пожалуй, может и не прийти. Но он пришел. Она вздрогнула от резкого стука в дверь (лучше, если бы постучал деликатно).