В один из воскресных вечеров он снова сидел на камне, играя на губной гармонике. Вдруг из-под камня выползла молочно-белая змея, подняла голову, будто прислушиваясь к музыке, и поглядела на Пяртеля острыми глазками, сверкавшими как огненные искры. Потом это повторялось часто, и Пяртель, как только выдавалась свободная минута, спешил к камню, чтобы снова увидеть красивую белую змею. А змея так к нему привыкла, что не раз обвивалась вокруг ног мальчика.
Пяртель стал уже взрослым юношей. Родители его умерли, а братья и сестры жили далеко, виделись с братом редко да и мало что знали друг о друге. Дороже братьев и сестер стала для юноши белая змея. Днем он постоянно думал о ней, а ночью почти всегда видел ее во сне. Поэтому зимой, когда выпал снег и землю сковал мороз, он сильно скучал. Когда же весеннее солнце растопило сугробы и отогрело землю, Пяртель поспешил к своей липе, хотя на ветвях ее не было еще ни одного листочка.
И — о радость! — как только он принялся изливать свою тоску игрой на гармонике, белая змея выползла из-под камня и стала играть у его ног. Но Пяртелю показалось, будто по ее щекам скатились слезы, и это его опечалило.
Теперь он стал ходить к камню, не пропуская ни одного вечера, и змея становилась все смелее и доверчивее, иногда позволяла даже себя погладить. Но чуть только Пяртель попытался ее поймать, как она быстро выскользнула у него из рук и скрылась под камнем.
В канун Иванова дня, когда все деревенские от мала до велика отправились к кострам, Пяртель не посмел отстать от других, хотя сердце и влекло его в совсем другую сторону. Однако в самый разгар гулянья, когда кругом пели, плясали и веселились, он потихоньку отделился от остальных и быстрым шагом направился к липе; это было единственное место, где его сердце могло найти покой.
Приближаясь к липе, он заметил, как возле камня вспыхнул яркий огонек. Это его поразило: он знал, что в этот час людей там быть не могло. Но когда он подошел к дереву, огонек потух, и ни золы, ни угольков нигде не осталось. Он опустился на камень и стал, как обычно, играть на губной гармонике.
Вдруг из-под камня опять блеснул яркий свет — это светились глаза белой змеи. Змея выползла, стала играть у ног Пяртеля, позволила себя погладить и все время пристально смотрела ему в глаза, точно хотела что-то сказать.
Незадолго до полуночи змея ускользнула в свою норку, под камень, и больше не явилась на звук Пяртелевой гармоники. Но когда он, спрятав гармонику в карман, собрался уйти, листья липы странно зашелестели на ветру и шелест их зазвучал в ушах юноши как человеческий голос. Пяртелю показалось, будто он слышит слова:
Тут на Пяртеля напала страшная тоска, сердце у него словно разрывалось. О чем он тосковал, он и сам не знал. Крупные слезы полились у него из глаз, и он вздохнул: «Чем поможет горемыке волшебное яичко! Нет ему счастья на земле! Я уже с детства чувствую, что мне с другими людьми не по себе: они меня не понимают, и я их не могу понять. То, что их радует, меня печалит. А что может мне принести радость, я и сам не знаю, — тем более другие. Моими крестными были богатство и нищета, поэтому, наверное, мне никогда и не стать таким, как все остальные люди».
Вдруг вокруг него вспыхнул такой ослепительный свет, точно старую липу и камень озарило яркое солнце. Пяртель зажмурился и несколько минут не мог открыть глаз, потом стал понемножку приподнимать веки, пока глаза не привыкли к свету. Рядом с ним на камне стояла женщина необычайной красоты, в белоснежном платье, словно ангел, сошедший с небес. Из уст ее послышался голос, звучавший прекраснее соловьиного пения.
Она говорила: