Старое кладбище

Это была не просто покойница – это была звезда, символ всего прекрасного, чарующего, слишком сложного для понимания большинством, что содержала в себе смерть. Таких призраков по пальцам пересчитать можно – все они известны, ради свидания с ними даже прокладывают туристические маршруты, память о них пытаются подделать ушлые хозяева каких-нибудь шотландских готических замков, дающих рекламу в глянцевых проспектах – «Всего сто фунтов за ночь в настоящем доме с привидениями! Если повезет, вы своими глазами увидите знаменитую Женщину В Белой Вуали, которая уже три сотни лет беспокоит местных жителей!» – и прочий пошлый шулерский бред.

Такие призраки навечно привязаны к миру форм, чужой интерес – верные рабские цепи. Я был Хароном, почтительно подающим руку, чтобы новому страннику было удобнее войти в мою шаткую лодку, я был тем, кто стоит на корме с веслом и ведет крошечное суденышко сквозь туман, на другой берег, исполненный тихих теней. Это было намного лучше, чем любое из земных удовольствий, намного ярче и честнее.

И тогда я во второй раз в жизни вдруг испытал то, что случилось со мною четыре лета назад, в крошечной сельской церкви, когда я присутствовал на похоронах давно забытой мною Светланы, детской моей любви. Сейчас, как и тогда, я словно вышел из своего тела – неведомая сила подняла меня и закружила под потолком.

Это был хоровод – хоровод мертвых лиц, и каждое из них было обернуто ко мне, и на каждом была улыбка. Некоторые такие мутные, как будто акварельные портреты, оставленные под дождем, – силуэт виден, а краски смешались и поплыли, лишая картину деталей. Некоторые – ясные, объемные. Среди них было много знакомых – те покойники, к которым я обращался за помощью, мой отец, которого я почему-то сразу признал, хотя всю жизнь считал, что лица его не помню. Деревенские соседи, старики – я и думать о них забыл, а теперь они подле меня кружили, как будто бы приветствуя. Я уже не понимал, где нахожусь, среди мертвых или живых, дышит ли мое тело, оставленное внизу, смогу ли я вернуться обратно – все это было неважно.

Вдруг я приметил еще одно лицо и даже нашел в себе внутренние силы удивиться – неожиданная яркая эмоция едва не выбросила меня обратно в привычную реальность. Мой младший брат, Петя – я давно забыл о нем. Он тоже был среди них, танцующих вокруг меня мертвецов, и я с досадой подумал, что все было зря, не смогли ему помочь, все-таки упустили, бесполезными оказались деньги Колдуна. Я подался к нему, вперед, мне хотелось узнать, как же так получилось, когда, почему, но брат только с улыбкой покачал головой, и пространство его растворило. Я потерял его лицо в толпе. На самом деле четким был только образ Ольги, которая как будто бы вела меня в одном ей ведомом танце – теперь мы поменялись ролями, и уже она была Хароном, меня провожающим. Она уже переступила черту, а я еще находился в круговороте земных мыслей и узнаваний, я еще больше был человеком, чем тенью, я все еще принадлежал миру, хоть уже и не находился в нем. Ольга, кажется, совсем не злилась на меня – она протягивала мне руку, но я не мог ее взять, хватал пустой воздух.

Мертвый король и мертвая королева, священный алхимический брак.

Может быть, все это была иллюзия, последние кадры угасающего сознания, последний кинофильм, который человеческий мозг готовит для каждого в качестве финальных кадров.

А потом наступила темнота. Вечное торжество Великой ночи, которая однажды растворит всех, чьей душе было суждено ненадолго обрести материю. Говорят, умереть – это всего лишь присоединиться к большинству. Все приговорены к этой ночи, все рождаются уже приговоренными, и с первого прикосновения воздуха к испачканной в слизи младенческой коже начинается отсчет, и с каждым вздохом приближается день свидания с этой бездной, которой неважно, сколько лет ты провел под Луною – пять или сто, потому что в сравнении с ее величием любой отрезок земного времени – это только вспышка в бесконечности.

Никто и ничто не имеет значения, любые надежды или планы смешны, любые попутчики, независимо от масштаба их личности, от их наполнения и амбиций, – это всего лишь будущие кучки праха. Я не сопротивлялся, не цеплялся за то, что всю недолгую жизнь привык считать собою, я просто доверился этой темноте, отдался в ее руки, качался в ней, как в бархатном тяжелом гамаке, растворялся и таял, не противопоставляя себя ей, но чувствуя себя ее частью.

Vita incerta, mors certissima.

Жизнь непредсказуема, но смерть сомнению не подлежит.