Старомодная история

Ансельм пробует действовать угрозами, Мария Бруннер — разумными доводами, Мари же стоит перед ними, прямая, как струна, и молчит: пусть говорят. Мари унаследовала силу характера обоих, а кроме того, она влюблена, и ничто не помешает ей добиться своего: она решила стать женой красавца Кальмана и ей просто смешны тревоги отца, который утром в день свадьбы входит к ней в комнату с тем, что он сейчас же велит запрягать, всем им вместе с Мари надо уехать куда-нибудь подальше, потому как ночью ему снился ужасный сон, он видел дочь в нищенском рубище, так что Мари во что бы то ни стало должна одуматься и не выходить за молодого Яблонцаи, пусть он сто раз был самым красивым офицером-гонведом за всю революцию; все, кто его знает, говорят о нем: grand seigneur.[65] Да можно ли быть уверенным в будущем, связав свою жизнь с grand seigneur'ом? Мари в ответ машет рукой, надевает венец и спокойным тоном сообщает: она чувствует себя достаточно жизнеспособной и в крайнем случае, если муж, который сейчас действительно богат, не оправдает ее надежд, возьмет бразды правления в свои руки. Вытребовав до последнего филлера свое приданое, включая дом и паллагское имение, она усаживается в присланную за ней из Кёшейсега карету с белоснежными конями, вслед за которой свадебный поезд из тридцати девяти экипажей, двигаясь по Рыночной улице по направлению к церкви св. Анны, ослепляет толпящихся зевак султанами на конских головах, золотыми украшениями, самоцветы на которых словно бы заимствованы из сказок «Тысячи и одной ночи».

Ансельм II, разумеется, оказался прав. Кёшейсег недолго оставался владением Яблонцаи, через несколько лет он пошел с молотка: страшные годы экономического спада, стихийные бедствия и та легкость, с какой Кальман-Сениор принимал любой вызов на карточный поединок, приходил на помощь любому из оказавшихся в беде приятелей и исполнял как собственные желания, так и желания всех, кто был рядом, и не могли привести ни к чему иному, кроме полного разорения. Единственный, кто, может быть, был бы еще способен остановить летящую под откос повозку семейного благополучия, был Имре Яблонцаи, бывший управляющий Венкхаймов; но теперь он уже ничем и никому не мог помочь и лишь потрясал пудовыми кулаками да проклинал и без того многократно проклятого им бога; образцовый помещик, купивший Кёшейсег, превративший пустынную степь в настоящий земной рай, теперь, парализованный, бессильно ожидал неотвратимо приближающуюся катастрофу: когда лучшие его виноградники были побиты градом, он выбежал в поле и, воздев кулаки, до тех пор крыл почем зря всевышнего, позволившего уничтожить урожай, пока его не хватил удар; больше он никогда уже не смог подняться на ноги. Давать Кальману советы из кресла было столь же бесполезным делом, как и пытаться встать на парализованные ноги: Кальман высокомерно отвергал все его рекомендации; с той же холодной вежливостью он прерывал разговор, когда Ансельм намекал ему, что хозяйство нужно бы вести по-иному. Уже и от приданого Марии Риккль, ста тысяч форинтов, остается не так много, и, когда Мари, с четырьмя детьми на руках, занятая то родами, то кормлением, уходом за больными детьми, спохватывается наконец и оглядывается вокруг, долги у Кальмана уже почти поглотили эту кажущуюся неисчерпаемой сумму; на ее упреки Кальман снимает со стены охотничье ружье и сообщает, что из тупика, куда заводят человека долги чести, всегда есть последний выход и вообще он, Кальман, не может жить мелкими расчетами, как какой-нибудь торгаш. Мари кидается за помощью к своим; в доме Рикклей ее не встречает ни злорадство, ни сочувствие, Ансельм весьма сожалеет о случившемся, но заявляет, что его дело, благосостояние его семьи не могут быть отданы в жертву аристократическим замашкам Кальмана Яблонцаи, у Мари какие-то деньги еще остались, кое-чем родители ей помогут, но отдуваться за зятя и восстанавливать его хозяйство — такого у них и в мыслях нет. Пусть имение идет с аукциона, на уплату долгов: ничего, что кёшейсегской веселой жизни наступит конец. Конечно, если Мари захочет вернуться домой, Ансельм примет ее со всеми детьми, но ни до Сениора, ни до его отца, этого чудовища и богохульника, им нет никакого дела. Развод для таких убежденных католиков, как Риккли, в доме у которых в праздник тела господня всегда ждет процессию специально подготовленный алтарь, естественно, дело невозможное, но двери родительского дома открыты перед Мари, если она вернется без мужа.