Старомодная история

Мария Риккль ничего не может понять: она рассчитывала, что до развода дело дойдет быстро и эта неприятная особа перестанет маячить у них перед глазами. Такое упорство просто непостижимо: невестка спускается в кухню, готовит детям еду, потом нагревает щипцы для завивки, подкручивает локоны и отправляется гулять. Когда им случается встретиться в саду, она здоровается со свекровью, но часто они не видятся неделями. Кальман и Эмма, еще не так давно столь нежные муж и жена, теперь чувствуют себя в соседних постелях чужими и не притрагиваются друг к другу, былой пыл Кальмана остыл в напряженной обстановке, а когда ему очень уж невтерпеж, так в паллагском поместье, где он целый день один, без присмотра, девок и баб сколько угодно. Эмма почти не разговаривает с мужем — но тем больше раздумывает о своей жизни, лежа на незастланной постели с книгой в руках. Тетя Клари и Агнеш, горничная, получают наконец приказ делать уборку и в комнате, где живет семья Юниора, иначе тараканы и прочая нечисть расползется по всему дому; разумеется, они совсем не рады дополнительным обязанностям; спустя несколько лет Ленке Яблонцаи получит немало затрещин в отместку за то, что мать ее, накручивая среди грязных тарелок свои локоны, насмешливо наблюдала, как служанки приводят в порядок запущенное помещение. В общем-то купецкая дочь недалека от своей цели, Эмма Гачари действительно подумывает о бегстве, строит разные планы, чувствуя, что здесь ее ничто уже не держит: золовок своих она терпеть не может, Марию Риккль ненавидит, умирающий Сениор и Имре-Богохульник ей не защита, да и заменить общество они ей не могут, что же касается Юниора, так лучше не говорить, что она о нем думает. Эмма часто вспоминает теперь Даниеля Широ и все, чему училась у него; обеих внучек он учил без скидок, как мальчиков, ему обязана Эмма и прекрасным почерком, и умением излагать мысли, и знанием основ счетоводства. Она просит Лейденфроста подыскать ей место, не у него, конечно, — Эмма знает, что даже одного служащего лавка не выдержит, — а где-нибудь в другом городе: может, она сумеет справиться с канцелярской работой, будет зарабатывать и как-нибудь перебьется с детьми; лучше всего было бы уехать в Пешт, где ее не достанут ни кальвинистская непримиримость Ракель Баняи, ни католическая непримиримость Марии Риккль. Эржебет в панике, слишком революционной кажется ей эта идея; но Лейденфрост успокаивает ее: он что-нибудь придумает. Конечно, не Эмме, а Муки Дарваши надо идти на службу: что это за порядок, если жена одна взваливает на себя заботу о троих детях. Обо всем этом граф Гектор, конечно, и не подозревает; он как раз начал новую тетрадку стихов, лира его изливает жалобы одинокого, всеми покинутого мужчины и томление сердца, истосковавшегося по любви, — слушая эти стихи, чернявые краснощекие крестьяночки теряют голову от восторженного изумления. Эмма все равно его к себе не допускает, даже когда его порой и тянет к ней; Эмма согласна отдаться ему лишь на том условии, что они уедут отсюда, уедут куда угодно, хоть на край света, подальше от Марии Риккль. Однако у Юниора и в мыслях нет куда-то уезжать, и, будь он посмелее, он бы сказал жене: мол, пусть едет, коли ей так угодно, а лучше всего, если б она вымолила прощение у старой пуританки, своей бабки, и поселилась бы снова в Фюзешдярмате. И вот в потоке времени замирает, зависает последнее, самое последнее мгновение, когда Кальман Яблонцаи и Эмма Гачари еще могли бы спастись от гибели, удержать друг друга на краю бездны, — это мгновение, когда семью посетила смерть. Слуги приносят в покои хозяев весть: у детей круп; Мария Риккль в ужасе. Она как будто не обращает никакого внимания на внуков, не заботится о них, но ведь, господи, каждый из них чем-нибудь напоминает Юниора — и она не раз подсматривает за ними из-за занавесок, когда они играют в саду. Происходит нечто беспрецедентное: Мария Риккль спешит в комнату сына; Эмма, нечесаная, неодетая, сидит на краю постели, на коленях у нее — Эрнёке, задыхающийся, с раскрытым ртом, с закатившимися глазками, на руках — маленькая Эмма с судорожно дергающимся беспомощным горлом. Она не замечает, кто стоит рядом, ничего не видит, кроме своих гибнущих детей. Мария Риккль хватает еще здоровую Ленке и бегом уносит в дом Ансельма: может, хоть эту удастся спасти. Ибо тем двум уже ничем нельзя помочь. И над двумя крохотными гробиками Юниор и Эмма, потрясенные случившимся, убитые горем и сознанием своей вины, пронизанные острым желанием как-то восполнить ужасную потерю, ощущают новую вспышку любви и бросаются на грудь друг другу, до боли обнимают друг друга, объясняют что-то, задыхаясь и плача, безутешные — и все же непонятно счастливые. Теперь у них есть только Ленке, только один ребенок; трагедия наконец усаживает членов семьи за один стол, на похоронах Эрнёке и Эммушки присутствует вся родня, Мария Риккль плачет. Через несколько дней после похорон Лейденфрост сообщает Эмме, что Кальману есть не ахти какая, но все-таки возможность получить работу, и вручает рекомендательное письмо к пештскому знакомому одного из своих деловых партнеров: с этим письмом Юниор сможет получить место в конторе одного из самых больших и быстро развивающихся предприятий, завода Ганца.[88]