Старослободские повести

Вполне возможно, что утром он опять забыл о приказе постричься, вспомнил об этом уже по дороге в школу — и струсил, а вернее — устыдился удивленно-непонимающего взгляда красавицы-директрисы. Он боялся ее и млел перед нею, а когда она быстро проходила по коридору: высокая, в оранжевой шелковой кофточке и черной юбке, с гордо закинутой головой, и от нее веяло какими-то сказочными духами — он смиренно сознавал свое ничтожество. Но иногда и она улыбалась ему, потому что хорошо знала его отца, каждый год ремонтировавшего школу, а еще и потому, что и он, и его брат Петр были хорошими учениками. Теперь он побоялся получить от нее записку к отцу и решил вообще не идти в школу: отстал от ребят и весь день пробродил по опушкам сумрачной Монашенской рощи, собирая под дичками сочные кислые яблоки; а когда пришло время, он не спеша пошел домой отчитываться перед отцом за прожитый день.

Или, что всего вероятней, потому что это бывало так часто, — вспомнились ему те вечера военных лет, когда они впятером сидели на печке и сестры подолгу и интересно рассказывали о их довоенной жизни, о живой матери.

 

Мальчишка прошел скошенное поле, перешел дорогу и вышел на погост. Солнце освещало кресты, и их тени изламывались по травянистым холмикам соседних могил. Самую длинную тень отбрасывал крест матери, тень выходила далеко за погост и четко чернела на серой сухой пахоте. Было тепло и тихо, и безлюдно, и мальчишка не опасался стыда быть увиденным на могиле матери. В задумчивости подошел он к знакомому холмику, поросшему бурой сухой травой. Хорошо, что отец сделал такой большой крест, — не подумалось, а будто засветилось в сознании мальчишки, и, как было уже не раз, когда он останавливался в поле и смотрел на погост, в нем ожила гордость за самый большой тут их крест, ...печальная гордость, что всегда мучительно теснила его неокрепшую душу, а сейчас как бы обволакивала и смягчала разбуженную, вечно живущую в нем боль утраты. Она всегда была с ним, эта боль: то далекая и тихая, как забвенье — и тогда мать виделась ему склоненной над ним, может, даже когда он еще был в детской колыбели, то, когда ему было обидно и одиноко и некому было понять и пожалеть его, — пронзительно близкая и непосильная...

С поразительной ясностью, — поразительной, может быть, именно тем, что он не испугался, — он как бы увидел сейчас там, в глубине земли, мать: сложенные на груди руки, закрытые глаза, на лбу серый бумажный венчик с церковнославянскими буквами. Он понимал, что ничего этого давно не осталось, и все равно видел мать такой, какой она была в  т о т  день... когда он протягивал ей бублик. И к привычному чувству жалости к себе теперь прибавлялось что-то другое, глубинное, будто ему вот-вот должна была открыться какая-то простая извечная тайна этого тихого мира в предзакатном солнце, тайна, которую он давно чувствует, но не умеет постичь... и которую знает, она, его мать. И он опустился на ее холмик, обвил руками граненый ствол креста. Его теснит та знакомая ему боль, то самое  ч т о - т о, печальное и прекрасное, что чистой музыкой живет в нем и не хочет открыться ему; надо совсем немного, еще один миг — и ему откроется она, эта мучительная тайна, и он навсегда освободится от этой теснительной боли, от бездонного бессилия перед нею...

 

«Мам! Мама!..»

 

...Ласкалась о крест сухая ветка полыни, ветер пробегал по складкам рубахи, шевелил мягкие волосы. Мальчишка уже не плакал, он просто лежал, уткнувшись лицом в жесткую влажную траву. А когда решил, что пора уходить, встал, вытер ладонью лицо, забросил за спину сумку и с облегченной душой пошел домой...

 

Мчатся и мчатся низкие серые облака, налетает ветер, и по зеленям из края в край поля проносятся светлые волны — словно чистое серебро стелется по зеленому бархату.

Сыплет мелкий дождь. По черному дубу креста сбегает прозрачная вода и впитывается в землю.

 

...Незабытые слезы. Прекрасная боль бытия, возвращенная ее вечно живым чистым истокам...

* * *

Там, над нашей деревней, теперь такая же черная осенняя ночь; наверное, такой же неистовый ветер свистит над пустыми полями.

Черная ночь и холодный осенний ветер.

Кто же придет к тебе;сейчас туда? Кто постоит у твоего вечного изголовья? Кто скажет тебе слова признания, слова благодарности, слова великой любви к тебе?