Старость шакала. Посвящается Пэт

О том, что он завязывает, Валентин объявил на первом же сходняке с начала шестой отсидки. К удивлению Касапу, для зэков он остался тем же, кем был двадцать лет назад – аксакалом зоны, чуть ли не хранителем воровского закона. Такое положение, хотя и позволяло Валентину не париться о будущем, повергало его в уныние каждый раз, когда он пытался уравновесить волю с неволей и, как не старался, вынужден был признать, что тюрьма больше никакой не конкурент кипящему за ее стенами миру.

Опровергать, однако, легенду о себе Валентин не стал, и вскоре его тихий голос уверенно звучал в мертвой тишине сходняков. Возразить Касапу мог лишь один человек – Пахан Македонский, сменщик покойного Митрича. Македонский, хотя и держал слово последним, сказанное Валентином превращал в обязательный для остальных зэков закон.

– Как чувствуете себя? – натужно улыбается адвокат.

Он впервые здесь, можно не спрашивать доказательств обратного. Он вообще впервые в тюрьме – Касапу понял это по его пружинящей улыбке и пугливому взгляду, который адвокат бросает на все вокруг: на серые стены и зарешеченное окно, на стол, к которому он брезгует прикоснуться, а еще – на руки Валентина: их адвокат разглядывает с особой тревогой.

– У вас Шевроле? – спрашивает вдруг Валентин.

– Что, простите?

– Ничего, ничего, – извиняюще вытягивает руку Валентин.

Может, и не Шевроле. Может, Мерседес или БМВ. Какая разница, на чем он въехал на первый курс юрфака Кишиневского университета? Схема-то одинаковая: деньги, машина, юрфак, диплом и собственное адвокатское бюро, которых в Кишиневе столько же, сколько табачных ларьков. Что, впрочем, никак не снижает перенаселенность городской тюрьмы.

– Давайте перейдем к делу, – становится серьезным адвокат.

Так ему проще отключиться от пугающего наваждения, от того, что он вдруг представил себя сидящим напротив человеком – стариком, отбывающим бог знает какой срок, немощным зэком, который не видит ничего, кроме этих кажущихся вечно сырыми стен и решеток на окнах. И еще – этого сытого и трусливого лица напротив.

Охранник Мишка, заявившийся к Валентину около года назад, начал примерно также.

– Вообще-то я по делу, – сказал он заговорщическим тоном.

Мишку, как и Валентина, с рынка выжали цыгане.

– Это беспредел какой-то, – шептал Мишка, умолчав о том, что первым начал именно он. Ведь это он, а не кто-то другой, потребовал у цыган, обчищавших теперь покупателей вместо Валентина, откат. Не больше и не меньше, а ровно столько, сколько привык брать с Касапу.

Валентин отстегивал Мишке почти десять лет, и эта была, надо признаться, умеренная плата сразу за две услуги: право уводить часть денег из-под носа Рубца и молчаливое попустительство самого сообразительного из охранников. Цыгане же откатывали сразу двоим: Рубцу и собственному покровителю – полковнику МВД. Мишка был явно лишним в этом списке.

– Хуже чем на вокзале, – ныл Мишка, – цыганята шныряют повсюду: в молочном, мясном, даже реализаторов пару раз обокрали. Покупатели боятся сунуться на рынок. Уже и облавы были, да что толку, если у них крыша ментовская.

Цыгане и вправду работали топорно, брали числом, а не как Валентин – высоким воровским искусством. Если бы не камеры наблюдения, о которых Валентина никто, даже Мишка, не предупредил, с выходом на тюремную пенсию можно было и повременить. А так – состав преступления в прямом эфире.

– Ты почему о камерах молчал? – спросил Валентин, и Мишка нервно заерзал.

– Да не знал я, – зашипел он, – да что я – ни Рубец, ни Козма ни в зуб ногой. Менты за ночь оборудования смонтировали, клянусь! Полковник-то этот спал и видел, как Рубца прижмет. Кстати, когда Рубец отдал менту долю, камеры поснимали – вот это мы уже видели.

Еще бы не поснимали, подумал Валентин, разглядывая Мишку. Охранник сильно изменился с их последней встречи, а это – четыре года, совсем не шутка, особенно в возрасте Валентина. Мишка похудел и запил, и эти события были как-то связаны друг с другом, а еще – с отсутствием денег: рубашка на охраннике совсем выцвела. К его чести, продолжать падение в пропасть бедности Мишка, похоже, не собирался, но почему-то решил, что войти в одну и ту же реку, вернее, на один и тот же рынок через парадный вход – а теперь его тормозили даже на боковых воротах, тех самых, где привык останавливать он, – сможет с помощью Валентина.

– Рубец в депутаты подался, – почти одними губами, покосившись на стоявшего за спиной караульного, прошептал Мишка, – базарят, скоро полковника завалит.

Странно, что до сих пор не завалил, подумал Валентин. Он уже знал, что стал пешкой в большой игре, а точнее – рядовым на войне, которую Большой Мент объявил Рубцу.

– Или он полковника, или полковник его, – резюмировал Мишка, подтверждая и без него известную истину.

О том, что полковник с Рубцом играют не на шалбаны, Валентин узнал от Пахана Македонского.