Старосветские изменщики

Так прошло семнадцать лет. Лидочкиному сыну, любимому внуку Вадечке, было уже десять. У Петеньки открылся рак. В больницу к нему ходить было нельзя, и они условились, что Вера Ивановна будет только гулять под окнами, а он — махать ей из коридора. Еще она приносила ему обильные передачи, впервые в жизни готовя на него как на мужа. Жену его она никогда не видела, хотя та и приезжала в больницу через два дня на третий.

Петеньку прооперировали, и два раза они встречались на скамеечке в парке, и Вера Ивановна говорила ему, что после операции он и должен чувствовать себя хуже. А на третий раз Петенька в парк не пришел.

Самое трудное было в день Петенькиных похорон. Вера Ивановна узнала о назначенном дне по телефону, на станции, где Петенька работал. Она долго выбирала, где ей встать. Наконец выбрала площадь, по которой Петеньку неминуемо должны были проносить. Надо было встать так, чтоб ее никто случайно не увидел, а если бы и увидел, то чтоб ничего такого не подумал, но чтоб она увидела Петеньку в гробу. Она решила, что встанет на крыльце молочного магазина. Она подгадала время к самым похоронам и расплатилась с кассиршей, как раз когда заслышался заунывный, страшный вой духового оркестра. Она поспешила на крыльцо. Там уже стояла какая-то женщина, с жадным ужасом присматривавшаяся к похоронам. Вера Ивановна что есть сил сжимала сетку с кефиром и смотрела на шевелящуюся толпу, которая почему-то напомнила ей кошмарного червя.

Впереди тучный мужчина, морщась от натуги, нес на голове красную крышку гроба, за ним двое молодых ребят с поглупевшими от торжественности лицами несли венки. “Два веночка-то всего”, — нараспев сказала женщина, стоявшая рядом с ней. А дальше — дальше над толпой, на чьих-то жарких плечах, плыл Петенька, весь ушедший в гроб, так что всего-то и было видно что кончик носа, скат лба, седой венчик. Вера Ивановна знала, что вот сейчас-то как раз и надо прощаться, но смешалась, потому что колышущийся червь толпы, красный цвет гроба и режущая не сердце, а уши музыка с ее безобразным заунывным распевом отвлекали ее. И только когда похороны пошли в гору и Петенька немножко съехал вниз в гробу, она увидела какие-то смешанные гипсовые складки там, где полагалось быть его лицу.

“Ой, миленькая, — сказала ей женщина, — кефирчик-то пролился!” Вера Ивановна рассеянно посмотрела вниз и увидела, что кефир действительно пролился, залив сумку и запачкав платье. Не оттирая ни того, ни другого, она пошла прямой дорогой куда-то в парк, там села на скамейку, закрыла лицо руками и так плакала, плакала.

Поэтому, когда через восемь лет после этого в больнице умирал Анатолий Семенович и женщина позвонила ей домой и стала, запинаясь, рыдать в трубку, Вера Ивановна решительно сказала: “Он в шестой палате. Ходите к нему по нечетным дням. — И прибавила дрогнувшим голосом: — И на похороны приходите”, и в горле задрожал комок, потому что все смешалось: и гипсовые черты Петеньки, и умирающий Анатолий Семенович, и ее собственный скорый одинокий конец.

На похоронах женщина держалась хорошо, стояла в стороне, и Вера Ивановна ей даже покивала сквозь слезы.

Все это она и рассказала Лидочке на веранде своего крепенького дома, на которой Анатолий Семенович проспал тридцать пять лет назад все лето и половину осени, рассказала монотонно, стараясь не отрывать глаз от моря, потому что если смотреть на белый город, то отсюда был виден холм с кладбищем, на котором недалеко друг от друга в кипарисовой роще лежали и Петенька, и Анатолий Семенович, и даже винодел. Вера Ивановна все хотела сказать Лидочке: что вот уже поздно что-то делать для всех, кто лежит в кипарисовой роще, но что дорога к роще очень длинная и ее не объять ни умом, ни сердцем и что не надо слушать умных подруг, не надо размазывать слезы перед старухой матерью, а надо делать что-то совсем иное. Хотела — но не сказала, потому что не подобрала слов.

Лидочка удивленно выслушала ее, вздохнула, закурила, сказала себе, что все это не имеет к ней никакого отношения, но обещала подумать. Однако к Новому году она все равно развелась и тут же уехала по путевке в Польшу, оттого что жизнь проходила мимо и нужно было встряхнуться; Вадечка уехал на студенческие каникулы, и поэтому никого не было дома, когда пришла телеграмма. На кладбище Веру Ивановну никто из родных не провожал. Впрочем, деньги на похороны она оставила под ракушкой, которую ей вечность назад с самого дна моря достал Петенька, поэтому шевелящемуся провожальному червю хватило и на венки, и на музыку.

1995 г.