Старовский раскоп

Пока Славка возился с вигвамом, стелил в нем одеяла и перетаскивал в него всё необходимое, как то: модель БТРа, стакан какао и книжку про рыцарей, взрослые установили елку в гостиной, в дальнем углу, и шептались. Шептались в основном о неприятном, кажется, потому что уголки маминых губ, итак уже постоянно печальные, совсем опустились книзу, обозначили глубокие морщинки. Но к тому времени, когда Славка закончил с вигвамом и вышел в зал, дядя Коля успел сбегать к машине еще раз и выкладывал на диван всякие яркие коробки.

— Ух ты…

В коробках обнаружились целые груды сокровищ. Почти как в пиратских сундуках. Были там стеклянные прозрачные шары, хрупкие и с модельками самолетов и автомобилей внутри. Были непрозрачные шары, разноцветные и в блестках. Был один оранжевый, как апельсин, с вырисованными на боках рябиновыми зелеными листиками и красными в снегу гроздьями ягод. Были всякая мишура, пластиковые колокольцы и рождественские венки, электрическая гирлянда и большая серебристая сосулька на верхушку. Дядя Коля сказал, что все это богатство — только что из магазина. Небрежно так добавил: "Вот, мимоходом прихватил", — что Славка аж восхитился. Надо же… взять, и все это мимоходом…

И мама сказала, что, наверно, нужно игрушки пока убрать, потому что до нового года целых восемь дней. Успеется еще наряжать. Но Славка возмутился, и мама сдалась. И правда, почему не нарядить?

Потом дядя Коля сказал, что торопится, что ему еще на работу, а приедет теперь вечером, привезет тетю Лену. Они с мамой еще пошептались в прихожей, хлопнула дверь.

До самого вечера наряжали елку, она получилась очень красивая, даже еще красивей, чем по телевизору. Из кладовки достали старые игрушки — тоже шары, а еще стеклянные домики, бантики и белок. И все это навесили. Потом мама рассказывала сказки про Пантер и сварила шоколад. Пахло праздником и мандаринами. За окном крутилась вьюга.

А совсем поздно приехала тётя Лена. Посидеть со Славкой. Вся в снегу с ног до головы, но веселая и громкая.

Ночью опять было плохо.

Но папа уже делает лекарство, скоро Славка поправится.

Алина

Фиолетовая ночь проползла через небо, оставив после себя разводы темных перьев и стылый туман. Через стекла, затуманенные полночным морозцем, свет пробивался слабый, розоватый и тревожный. Алина проснулась от этой рассветной тревоги и долго глядела в потолок, припоминая…

Потолок оказался низкий и темный, и болтались на веревочке наискось потолка метелки каких-то травок. Пахли травки пряно, остро и опять же тревожно. У печки, свернувшись черным клубком, спала большая кошка, во сне топорщащаяся шерстью и вздрагивающая. Сны такие Алине уже были знакомы — это снится охота, выскакивает из-под снега вкусная жирненькая добыча, дразнится, но в последний момент ускользает, шлепнув по носу мокрым крылом. И остаются только перья да досада. Или чудятся мучительно-волнующие запахи, шорохи и вскрики, и бежишь, бежишь… а они исчезают, меняются, обманывают. Дурацкие сны, после которых хочется тут же мчаться повторять все въяве. Иначе кажется — сойдешь с ума…

Сны Алина знала, но они никак не объясняли этой большой кошки, этого потолка и вообще всего охотничьего домика. Опять хотелось есть, но не холодной тушенки из рюкзака Антона, и не лапши быстрого приготовления, для которой еще нужно натопить снега. Хотелось — заразилась охотничьим возбуждением — сбегать на охоту и поесть свежатинки, и чтобы под лапами хрустело, и чтобы еще погонять потом перья и свежую снежную труху…

Кот под горячим взглядом повел ухом, дернул хвостом и, внезапно подняв морду, глянул на Алину нисколечко не сонными, а только раздражеными желтыми глазищами. Тогда Алина мимолетно испугалась вчерашним страхом и тут же всё припомнила живо и в красках. И окошко под потолком, и хлопья пара, и вот этого вот. Повторила:

— Зачем мы здесь?

Желтые глаза зашторились опять веками, кот зевнул и одним гибким движением выпростался из своего клубка. Большой, очень большой кот. Фыркнул, перевернулся на другой бок, опять встопорщил загривок и замер. Засыпающий в углях огонь сделал кота с одного бока медным, а с другого ну совершенно черным, словно бы провалил в темную пустоту.

— Думаешь, я от тебя теперь отстану?

Тихо… Шипят угли. Загривок изредка подрагивает, коту, кажется, опять снится охота. Опять у него там перепелки и совы и пахнущие псиной лисы шныряют, путают следы. И свежий снежок мягко морозит лапы.

Охота… Тянет на охоту.

— Эй! Не спи! Я с тобой разговариваю!

Шипит, не оборачиваясь. Дескать, отстань, дай поспать.

Ну нет, вчера все вышло как-то бестолково и неловко. Он тут дрыхнет спокойно, а Алина изводись неизвестностью?!

— Прекрати! Скажи по-человечески и дрыхни дальше!

Рычит глухо.

— Прекрати!

Рычит, подымается. Желтые глаза злы. Оскалился. А клыки большие, белые, сверкают — глаза и эти хищные клыки.

Если не смотреть, если разглядывать его лапы, то можно еще пробормотать, впрочем, без былого напора:

— Почему ты не можешь мне по-человечески сказать?