Старовский раскоп

Юта Олафссон поднялась среди ночи. Растревожило отсутствие мужа — сначала слабо, как звон комара над ухом. Он, кажется, говорил, что будет ночью занят, что какие-то дела. Юта не вникала. Вечером она почитала книжку, попила чаю, рассказала сказку сыну, поглядела в окно. Легла сама.

Настоящее беспокойство возникло в половине второго ночи: приснилось нечто пакостное, Юта выдралась из пакостного и больше заснуть не смогла. Делалось что-то нехорошее, она это чувствовала. В конце концов беспокойство увязалось с исчезновение мужа и Юта принялась набирать его номер. Номер оказался занят в половине второго, без пятнадцати два и даже в два часа ночи ровно. С двух часов ночи Юта напрочь прилипла к окну на кухне и ждала, самой себе напоминая Ярославну на крепостной стене. Знобило, щемило сердце, сами по себе наворачивались на глаза слезы. В половине третьего Юта села на пол, прижалась лбом к холодному кафелю и заревела, как девчонка.

Ингмар находился где-то далеко, он не слышал Ютиных звонков и не чувствовал, как она в нем нуждается. Юта ждала, а он все не приходил. И, Юте казалось, теперь уже больше не придет. Хотя нет, вздор, чепуха! Вот он возвратится утром, родной и любимый, а Юта бросится ему на шею, прижмется к груди…

Спустя почти сорок лет брака Юта вдруг узнала, как много для нее значит муж, как она его, в конце концов, любит! И захотела этим знанием поскорее поделиться. Сердце болело.

В детской давно спал маленький Юрочка, разметав руки и приоткрыв во сне рот. Дышал он почему-то тяжело и жалобно, как попавший в капкан котенок. Наревевшейся Юте его дыхание показалось почти зловещим, она торопливо перевернула сына на бок и уселась на пол перед кроватью. Ночь оплывала, за окнам медленно светлело, а Юта незаметно сползла в сон и в нем до самого утра давилась всхлипами.

На рассвете от стены отделилась черная кошка, сверкнула глазами и исчезла.

Юта, правда, этого не видела.

Эпилог

В одиннадцать часов утра первого января нового, две тысячи восьмого года, когда город еще спал, утомленный всеобщими ночными возлияниями, Алина переступила порог палаты Андрея. Руки ей оттягивали пакеты с традиционными апельсинами и бананами, домашними булочками, еще теплыми, с утра напеченными мамой, и какой-то новогодней мишурой. Чувствовала себя с этими пакетами Алина донельзя глупо, поскольку подозревала, что у Андрея итак имеется всё необходимое и в количествах, достаточных для армии зооморфов. Но мама оказалась столь настойчива, что оставалось только взять приготовленное, тяжело вздохнуть и идти.

Алина и пошла. Дошла до серого неприметного зданьица на углу Красноармейской, там позвонила в железную, тоже неприметную и серую, дверь. Открыли ей с явной неохотой — существо на проходной, родовидовую принадлежность коего на глазок Алина определять не рискнула… так вот, это существо, вынужденное в столь мутное постпраздничное утро дежурить у двери, вяло махнуло рукой, дескать, проходи…

В холле встретила уже, слава Богу, обычная такая бабулька в белом халате, медсестра, наверно. Она схватила под руку, потащила вглубь зданьица. Узкий коридорчик, один или два раза — странные шорохи, единожды — приглушенный стенами, но тоскливый чей-то вопль. Бабулька в ответ на немой Алинин испуг снисходительно кивает — не страшно, просто оборотни очень шумны.

Наконец, дверь. Дверь тяжелая, солидная, способная выдержать осаду…

Дверь распахнули. Замерла на пороге в нерешительности.

Во-первых, в палате уже сидел посетитель. Алина-то рассчитывала, что в такое время застанет Андрея одного… И никто из персонала не предупредил, что раньше успел некий грузный, солидный мужчина лет этак пятидесяти. Он обмяк в кресле, что-то негромко рассказывая, но на скрип обернулся. Андрей тоже приподнялся, и на Алину сейчас смотрели два пары глаз одинаковой голубизны и яркости. По этим одинаковым глазам девушка догадалась, что посетитель — отец Андрея. Как же его? Мирослав, кажется… Что-то такое необычное и красивое.

Второй причиной замешательства оказалась сама палата — она мало напоминала обычную больничную. Начиная от толстой витой решетки на окне и заканчивая длинной тяжелой цепью, продетой через крюк в стене. Алина поежилась. Она, конечно, понимала, что когда оборотня ломает… хреново это, когда ломает. Алина хорошо помнила, как хреново. Всё время хочется есть и перекинуться… И кого-нибудь покусать.

— Здрасьте, — неловко поздоровалась. — Я, наверно, позже зайду…

— Нет-нет, я уже, собственно, ухожу. Пора… Дела… — этот, который отец, засуетился, поднялся из кресла. — А вы, наверно, Алина Ковалева, про которую мне Андрей все уши прожужжал?

— Да.

— Мирослав Викторович Шаговский. Отец Андрея.

— Очень приятно.

— Оставляю вас, молодые люди…

И точно — оставил. Неловко помялась, но подошла. Теперь только жадно разглядывала — Андрей сильно похудел, отчего кажется моложе, но вот в глазах — вполне взрослый серьезный, искренний интерес и радость встречи, тоже искренняя. Но при этом — усталость.

— Привет.