Старшая подруга

– Ой, хоть бы что-то хорошее! – Маша прижала к груди ладошки. – Вы езжайте, Елена Витальевна, езжайте, не волнуйтесь. Мы справимся.

– Спасибо. – Елена пошла к порогу. – Если будут звонить из округа, скажешь, что я ушла по семейным обстоятельствам. Они в курсе. И проверь новую воспитательницу из средней группы, мне кажется, она плохо детишек одевает на прогулку.

– Обязательно. – Маша пропустила Елену в коридор и закрыла дверь кабинета.

14

…Ей снова снился все тот же сон. Огромная серая и пустая комната. Бесконечные ряды облупленных деревянных кроватей. Такие же облупленные белые оконные рамы. Открытые полки-стеллажи, а на них дешевые и старые игрушки: одноглазые медведи, куклы с наполовину выдранными волосами, машинки без колес, пластмассовые кубики со следами детских зубов. Отвратительно пахло кипяченым молоком. Этот запах наводил на нее тоску.

Тоска жила в животе, где-то под самыми ребрами, холодная, похожая на скользкую лягушку. Холод от нее распространялся по всему телу, проникал в сердце, в голову. Она жалась к батарее, стараясь согреться. Стояла в углу, прижав к себе одного из одноглазых мишек. Смотрела в окно – там была ранняя весна, черный снег с проплешинами грязи, блеклое голубое небо, стая встрепанных воробьев, атакующих лужу. Тоска была и там, за окном. Она была везде с того самого момента, как она услышала громкий, насмешливый голос:

– Эй, хромая! Хромоножка! Кто тебе ногу обрубил?

Она близоруко сощурилась и увидела рыжего мальчишку лет семи. Глаза хитрые и наглые, нос в веснушках. Пока она придумывала, что ответить, он презрительно заржал:

– Да ты еще и слепая. Хромая и слепая! Хромая и слепая!

Откуда-то из-за его спины вылетела целая ватага ребятишек, в основном мальчишки, но были там и девочки. Все тыкали в нее пальцами и орали до хрипоты:

– Хромая! Слепая!

– Тихо! – перекрыл гудящий улей голос воспитательницы. – Как вам не стыдно! Девочка новенькая, совсем малышка. Ну да, она плохо видит и хромает немного. Разве можно из-за этого ее дразнить?

Дети примолкли, но на их лицах не было раскаяния. Как только воспитательница отошла, тот же рыжий с силой ткнул ее в бок. Другой пацан больно ущипнул за руку.

– Хромая!

Она ойкнула и схватилась за то место, где на глазах кожа наливалась синяком.

– Так тебе и надо, – пропищала над ее ухом тощая белобрысая девчонка.

Она не понимала, отчего так сразу все ее возненавидели. Там, откуда она приехала, ее любили и жалели, добрые нянечки в белых халатах гладили ее по голове, водили за ручку, давали яблочко или конфетку. Там не было этой огромной неуютной палаты, больше похожей на тюремную камеру. Комнаты там были маленькие, светлые, с яркой цветной мебелью, с вышитыми шторками на окнах. Там она была самой старшей, остальные не умели говорить и едва ходили. Почему ее не оставили там, в ее уютном жилище, с милой, ласковой Софьей Сергеевной?

Она забилась в самый дальний угол между кроватью и шкафом, надеясь там спастись от злобных насмешек. Но вскоре чьи-то безжалостные руки вытащили ее на середину комнаты. И снова она слышала:

– Хромая! Слепая!

Ночью она не могла уснуть. Лежала, свернувшись клубочком под одеялом, и тихонько плакала. Лишь под утро ее сморил тревожный и тяжелый сон.

Ей снилась совсем юная девушка, худенькая, с большими голубыми глазами. Она грустно смотрела на нее и молчала. «Мама», – сами собой прошептали ее губы. Почему она решила, что это ее мама – она и сама не знала. Никогда она маму не видела, и никто о ней ничего ей не рассказывал. Но она была уверена, что девушка во сне именно ее мать. Красивая. Несчастная. Оттого и бросила ее, что несчастная. Счастливая бы никогда не бросила свою кровиночку, тем более больную, одна ножка короче другой…

Когда она проснулась, подушка была мокрой от слез.

– Эй ты, хромоножка, ты чего – слюни ночью пускаешь? Отчего наволочка сырая? – Дежурная по палате, высокая, симпатичная девчонка с двумя черными, как смоль, косичками, смотрела на нее с презрением. Она ничего не смогла ей ответить, только растерянно моргала влажными ресницами. – А может, у тебя это… недержание? – Чернявая мерзко хихикнула и толкнула ее в грудь. От неожиданности она села на постель. – Учти, менять белье тебе никто не будет. Так и спи на мокром.

За завтраком дали довольно вкусную пшенную кашу. Но как только она взяла ложку, сзади послышался громкий и злорадный шепот:

– Смотри, слепая, не промахнись!

Она изо всех сил сощурила глаза, стараясь поймать ложку в фокус. Там, в прежнем ее доме, кушать ей помогала все та же Софья Сергеевна. Здесь никто помогать не собирался. Ей удалось поднести ложку с кашей ко рту, но съесть не получилось – ее с силой толкнули под локоть. Каша разбрызгалась по ее лицу, по коленкам, по столу.

– Эй, новенькая, ты что творишь? – сердито спросила воспитательница. – Ты что, верно ничего не видишь?

– Вижу, – пролепетала она, убитая стыдом и отчаянием.

– А что тогда кашей бросаешься? После завтрака в медпункт.