На одном из увалов, там, где лес немного отступил от крутого обрыва, встал высокий частокол скита, и Клим невольно перекрестился, увидев за оградой золотой крест и луковку скитской часовенки. Скрываемые страхи о большом грехе общения с волхвами отошли на второй план — всё-таки христианская секта!
На стук вожатого из калитки добротных ворот, над которыми также возвышался крест, вышел рыжебородый мужик в длинной белой рубахе, в белых штанах и светлых лаптях. Говорил он с вожатым по-зырянски. Клим достаточно знал это наречие, однако ему показалось, что он ошибочно понял слова белого привратника: «Старец Ильми ждёт вас». После чего тот предложил оставить оружие. Клим и Гулька отстегнули сабли и повесили их на сёдла. Гулька многозначительно взглянул на Клима: мол, влипли! Привратник повёл их вдоль частокола к другой калитке. Переступив её порог, они оказались в полутёмных маленьких сенцах и вошли в избу, все стены которой были завешены шкурами домашних животных, закрывавшими окна и двери. Освещалась изба несколькими поставцами с ярко горевшими смолистыми лучинами. В одном из углов лежал ворох таких лучин; рыжеголовый парень беззвучно двигался по избе, поправляя лучины и меняя догоревшие.
Посреди избы стояли две скамьи, покрытые медвежьими шкурами. На одной из них, лицом ко входу, сидел чернявый мужичок с ухоженной чёрной бородой, широкоплечий, но, вероятно, невысокого роста. Рядом на скамье стояла деревянная чаша, до половины наполненная деньгами. Позади чернявого стояли два рыжебородых с разной степенью лысости. Все трое были одеты во всё белое, как и привратник. Ильми жестом пригласил пришедших сесть на скамью против него. Клим сел, Гулька остался стоять позади его. Чернявый спросил по-русски:
— Кто ты?
Клим назвал себя и Гульку. Он заметил, что Ильми смотрел не на него, а выше его головы, казалось, в какую-то бесконечную даль. Потом тот тихо отозвался:
— Брат мой, мне нужно говорить только правду. Кто ты?
Клим, в упор глядя на него повторил:
— Я есмь Клим, сын Акима-воина, по прозвищу Одноглаз, лекарь и воин из Соли Вычегодской. Вон он — Гурий, мой товарищ и стремянной.
Ильми долгим грустным взглядом посмотрел на Клима и Гульку повернул лицо в сторону и уныло спросил:
— Что от меня надобно Климу, сыну Акима-воина?
— Брате, тебе многое ведомо. Не сердись на мои слова. А пришёл я к тебе по делу сердечному: греховно полюбил девушку Веру. Предложил венцом покрыть грех, она вместе с матерью исчезла. Я — вечный должник её, хотел бы разыскать и сказать ей это. Брате, где скрывается она? Зачем мучает и меня и себя?
— Давай рухлядь её.
Клим достал малую калиту с цветами, вышитыми Верой шёлком по коже, высыпал из неё пригоршню денег в чашу приношений и подал. В это время парень пошёл и потушил лучину, оставив лишь одну позади Клима у входа. Ильми положил калиту на колени, разглаживал, гладил её обеими руками, разравнивал складки и рубцы. Подняв голову, смотрел куда-то в даль и что-то шептал. Потом, будто очнувшись, посмотрел на Клима:
— Нету девушки Веры на этом свете. Нету.
— Как нету?! А где она?
— Мне дадено следовать путями живых, а она...
— Умерла? Давно? От какой болести? Ведь она не болела. У неё должен быть ребёнок!..
— Так, так, — разочарованно сказал Ильми. — А я смотрю — ты виновен в её смерти! Ан выходит: твои дети виноваты. А жаль!
— Чего ты жалеешь? Где мать Веры? Где ребёнок? Братче, буду век обязан.
— Не всё ведомо мне... — Он поднял руку, парень-лучинник начал зажигать лучины, ранее потушенные. — А теперь я тебя спрошу: ты, Одноглаз, убивал и сжигал зырян, остяков и татар, пришедших в Соль Вычегодскую?
Всё, что угодно ожидал Клим, но не такого вопроса. Он даже привстал от удивления:
— Вон оно что! Значит — это твоя работа, брат Ильми! Повёл на смерть и на казни несчастных!
— Брось, Одноглаз! Не я, а твой друг — Аника!
Клим искренне удивился:
— Это как же: сам на себя поднял народ? Не смеши!
— До смеха ль! Твой Аника грабит! И русских, и остяков, и зырян! Всех грабит, кабалит. От его приказчиков люди бегут с насиженных мест, с удобных земель. Никто не хочет жить в кабале... Вот и восстали!
— Знаешь, Ильми, я объехал много городов и весей на землях Строгановых и видел: многие кабальные живут лучше вольных.
— Не туда глядел и не теми глазами. Одним глазом глядел! Люди вымирают целыми посёлками! Вот и поднялись!
Ильми заметно возбуждался, Клим старался отвечать спокойно, однако ж понимал, что дело идёт к роковой развязке.
— Я сам разговаривал с пленными, видел убитых. И не заметил среди них умирающих от голода. Вот вьюки чужого добра у них видел.
— Нет греха — вернуть награбленное! А ты их огнём!
— Эти люди пришли с войной, мы вынуждены были обороняться. Если бы они победили, наших жён и детей...
— A-а! Жалеешь детей! Сто вёрст проехал узнать, где твои дети! А моего сына, мою надежду ты сжёг! Погубил! И я отомщу!
Ильми вскочил, поднялся и Клим:
— Опомнись, Ильми! Над дверью, в которую мы вошли, висит крест! А ты нарушаешь закон гостеприимства!
Но Ильми потерял контроль над собой. Он рвал на себе волосы и вопил: