Старший брат царя. Книги 3 и 4

— Братец, нелепо так взирать на меня. Осмотри лучше образ, сумеешь ли исправить, не испортишь ли?

— Видел уж, исправим в лучшем виде. Ванча, отдели оклад. Возьмёте с собой, а за образом завтра придёте. А ты, сестрица, не сердись на меня, не гневайся. Смотрю на тебя... ведь я — лицевщик.

— Не ведаю, кто это.

— У нас, у иконников, лицевщик лики угодников изображает. Вот гляди. — Кирилл быстро повернулся к станку. — Этот образ Иисуса моего наставника, старца Митрия работа. Видишь, на лике его скорбь бескрайняя, горюет он о греховности нашей, и опять же доброта всепрощающая, и ласка, и величие... Ведь каждый рисовальщик может кистью око изобразить, бровь изогнуть, морщинки малые, тени положить. А ведь не каждому дадено на лике изобразить горе и радость, ласку и величие. Таинство это великое, и не каждому оно ведомо. Я вот гляжу на тебя, — Кирилл говорил воодушевлённо. Теперь Тавифа с интересом рассматривала его. Неказистый парень, волосы на голове, что ремешком перехвачены, вроде соломы ржавой. Такие же ржавые и брови и веки. А в глазах зелёных искры восхищения и радости. Невольно верилось, что ему подвластны никому не ведомые таинства. А он продолжал: — И вот я гляжу на тебя, сестрица, и вижу многое. И горе большое, и...

Горячую речь иконописца прервало восклицание Насти. Она, вслушиваясь в слова Кирилла, подошла к подручному, чтобы взять снятый оклад. Тут её взгляд упал на образ Георгия Победоносца. Эту икону она видела много раз, стояла она в левой стороне иконостаса. Икона была незаметная, потемневшая сильно. Теперь же на неё будто упал луч солнца, она сверкала новыми красками. Но вскрикнуть заставило её другое: с иконы на неё смотрел Юрий Васильевич, каким он приезжал в Тонинскую.

В тот же момент икону разглядела и Тавифа, она побледнела. Кирилл взглянул на одну, на другую женщину и всё понял:

— Вы знаете барина нашего, Юрия Васильевича?!.. Знаю, знаю, грех великий, но рука сама... Сей час замажу...

Тавифа подошла ближе, всмотрелась и неожиданно для себя спросила:

— Почему он печальный такой?

— Ведь он же Георгий, а змий — это крымчак. Одного он победил, а сколько осталось! Сей час я... Ванча, кисть.

— Слушай, Кирилл-иконник, что скажу тебе. — Строгий и внушительный голос Тавифы удивил Настю. — Замазывать не надо, ещё больший грех. Его тут никто не знает, поставь образ на место. Но сам и подручный твой — держите язык за зубами. Сам знаешь, чем такое кончится может.

— Спаси Бог тебя, сестрица. Юрий Васильевич мой благодетель. Он денег дал отцу Нефёду, попу нашему, и приказал в учёбу определить меня. Век помнить его буду. И тебя, сестрица.

— Меня-то за что? — И, приблизившись к нему, прошептала: — Может, знаешь, где книга, что разукрашивал ты?

— У отца Нефёда, переплели мы её... Ответил и только тогда удивился, откуда про книгу монашка знает. А Тавифа погрозила ему пальцем:

— Помни, болтать будешь, великая кара будет тебе и на этом, и на том свете! — Она перекрестилась и ушла.

Больше Кирилл не видел этой монашки, икону игуменьи взяла другая, со старицей приходила. Образ Георгия он поставил на старое место в иконостасе. Этим летом он закончил работы в Суздале, и больше сюда приехать ему не удалось. Инокиню Тавифу он больше не видел, хотя задержался с отъездом на один день и проторчал у ворот Евфимиева монастыря.

Икона Георгия Победоносца сколько-то лет стояла в иконостасе, потом её заменили Праздником всех святых. Новая игуменья взяла из иконостаса и поставила в киот своей горницы.

13

Село Уводье раскинулось по берегу реки Уводи, и все жители на селе были Уводьевы. Даже поп был из местных, отец Захарий Уводьев. Стояло село посередине дороги между Суздалем и Шуей.

Уводьцы всем селом держали извоз. Возили из Шуи холст, шерсть и кожи во Владимир и Суздаль, а обратно — хлеб и всё другое, нужное в хозяйстве.

И вот однажды зимним вечером, возвращаясь из Суздаля с зерном, Сазон Уводьев с сыновьями подобрал в лесу до смерти уставшего путника, назвавшегося Климом Акимовым. Привёз его в село, поселил у деда Кондрата, и прижился путник, даже известность получил — успешно лечил травами, зубную боль и кровь заговаривал. И не просто так, а с молитвой и крестным знаменем, так что отец Захарий разрешил ему детей грамоте учить. В округе называли его Климом из Уводья.

Четвёртое лето жил Клим на реке Уводь. По весне и осенью бродил среди полей и лесов, часто с ребятами из села, собирал травы и коренья разные. Сушил, как указано в «Травнике», и безропотно в ночь-полночь шёл лечить каждого — и бедного, и богатого. Охотно принимал приношения и ещё охотнее раздавал эти приношения неимущим.

Дед Кондрат жил со своей старухой Маланьей в покосившейся хатёнке. Они ласково приняли Клима, а потом привыкли к нему, как к родному. Он помогал им по дому, чинил их развалюху, лечил, разумеется задаром, в свою очередь кормил-поил их. Когда уводьцы ближе узнали Клима, многие предлагали угол в своих домах, но он остался верен деду Кондрату и его бабке.