Стартует мужество

Создаю предельные перегрузки. Но противник тоже не из слабых. Не спускаю с него глаз. Запрокинув голову и превозмогая давление огромных центростремительных сил, приближаюсь к «мессершмитту». Фашист или не поверил, что мой истребитель может обойти его на вертикали, или слишком слепо следовал шаблону в тактике. Видя, что его положение ухудшается, он продолжал уходить вертикально вверх. В верхней точке скорость его самолета упала до минимальной, и он, медленно перевернувшись вверх колесами, завис в воздухе. Этим я и воспользовался. Приблизившись к «мессершмитту» на такое расстояние, что можно было разглядеть летчика, я дал по нему длинную очередь. Свалившись на нос, он вошел в отвесное пике. Вскоре на земле мелькнула вспышка взрыва.

Ищу Орловского. Где он? Если еще ведет бой, надо помочь ему, если закончил — встретить, чтобы вместе выполнять поставленную задачу.

Поблизости нет ни моего ведомого, ни пары, которая ушла на уничтожение корректировщика. Вот так повоевали! А что, если сейчас на Горлищево придут бомбардировщики?

Кружу, бросая самолет из стороны в сторону. На мое счастье, нет бомбардировщиков, а то пришлось бы драться с ними в одиночку. Да, неосмотрительно распылил я силы!

Кончилось время нашего прикрытия. Собираюсь возвращаться на аэродром. Но с юго-востока показывается группа бомбардировщиков. Разворачиваюсь с набором высоты и занимаю исходное положение для атаки сверху. Слышу, станция наведения передает:

 — «Ястребок», атаковать бомбардировщиков, не допустить к Прохоровке!

Я знаю, что в районе Прохоровки сосредоточились наши танки. Очевидно, гитлеровцы пронюхали об этом.

 — Понял, — отвечаю по радио и иду в атаку на флагманскую машину.

Двухмоторный «юнкере» растет в прицеле. Его бортовые стрелки открывают по мне пулеметный огонь. Беру нужное упреждение и нажимаю на гашетки. Однако пулеметы делают лишь по одному выстрелу и захлебываются: патроны кончились. Не сбавляя скорости, иду прямо на самолет ведущего в расчете, что у летчика не выдержат нервы. Отворачиваю от него на предельно малом расстоянии и проношусь между крылом и стабилизатором.

Мои расчеты оправдались: не выдержав психической атаки, фашисты открыли бомболюки и, разгрузившись, начали поспешно уходить. Примеру ведущего последовали остальные.

Но в небе появилась вторая группа «юнкерсов». Снова выполняю боевой разворот и круто пикирую на ведущего. И этих «юнкерсов» я заставил освободиться от бомб.

Набираю высоту. Силы мои, кажется, на пределе, а с запада подходят все новые и новые группы «юнкерсов». Вот подо мной — девятка вражеских бомбардировщиков. Сваливаю истребитель на крыло и почти отвесно устремляюсь на флагмана. Фашист, избегая тарана, резко развернул машину и наскочил на своего левого соседа. Столкнувшиеся самолеты стали разваливаться в воздухе. Остальные, сбросив бомбы, начали уходить.

 — Благодарю за работу! — передали по радио с земли.

Лечу на аэродром. От напряжения пересохло в горле. Хочется пить. Ах, какая же вкусная бывает обыкновенная вода!..

На стоянке я узнал, что Орловский сбил своего противника, затем, пристроившись к другой паре, провел еще два воздушных боя.

Мой самолет требует небольшого ремонта: надо заделать пробоины и сменить разорванный правый бак. На это потребуется около получаса. Значит, успею передохнуть и сделать разбор полетов.

На этот раз мое решение было неудачным. Я распылил без того небольшую группу, все дрались в одиночку. Поэтому удар по врагу оказался ослабленным. Да и посбивать могли летчиков. Их выручила хорошая техника пилотирования.

Обо всем этом мы и поговорили, пока ремонтировался мой самолет. После беседы к нам подошел парторг полка капитан Константинов. Он выезжал к месту вынужденной посадки моего ведомого. Я был уверен, что вместе с ним вернулся и Варшавский.

 — С приездом, товарищ капитан! — радостно закричал Аскирко. — А как Яша?

Но по лицу парторга было видно, что он несет весть недобрую. Все притихли.

 — Нет больше Яши. Погиб.

Оказывается, из боя Варшавский вышел смертельно раненным — пуля попала ему в грудь. Он с трудом посадил самолет. Когда к нему подбежали пехотинцы и открыли фонарь, летчик смог лишь сказать: «Не послушал командира…» И все.

Это известие потрясло нас. Варшавского в эскадрилье любили все. Я вспомнил наши совместные вылеты и бои. Сердце сжалось от боли: вот и еще один друг потерян навсегда…

Константинов отдал мне записную книжку Варшавского. Я раскрыл ее и прочел последнюю запись. Она была короткой:

«Сегодня меня назначили старшим летчиком, — писал. Яша, — но у меня нет ведомого. Буду по-прежнему летать в паре с командиром. Да это и лучше. По всему видно, что ожидаются сильные бои, а я еще по-настоящему, можно сказать, и не дрался — есть возможность поучиться».

Он хотел учиться и учился. Но школа войны — слишком суровая, здесь не прощаются промахи. За свою ошибку Варшавский заплатил жизнью. Нет, не будет даже в малой мере оскорблением памяти друга разбор его ошибки сейчас, перед боем, ибо уяснение ее может спасти жизнь другим!