Стартует мужество

Приказываю разыскать Белова. Когда он пришел, на нем лица не было. Стали выяснять причину задержки пулеметов. Она произошла действительно по вине техника. В результате недосмотра тросы управления огнем вытянулись и не стали снимать затвор с боевого взвода.

 — От меня вы получите взыскание, — строго сказал я Белову. — Ваш проступок разберем и на партийном собрании эскадрильи.

К командному пункту подъехала полуторка. Из кабины вышел Гаврилов. Он уезжал от нас: институт комиссаров упразднялся.

 — Давай, командир, попрощаемся, — сказал Гаврилов. — Может, и не встретимся больше.

 — Не поминай лихом, комиссар.

 — Зачем же лихом? — сказал Гаврилов. — Воевали хорошо, жили дружно.

Мы обменялись фотокарточками.

 — Садись, Борис Александрович, — пригласил я. — По русскому обычаю посидим перед дорогой.

Пристроившись на пеньках, молча смотрели друг на друга.

Тяжело расставаться с комиссаром! Хороший он человек: знающий, жизнью умудренный, с богатой душой. Мы, летчики, многим ему обязаны.

В лесу рвались снаряды. Невдалеке от нас строилась эскадрилья.

 — Ну, пойдем к людям, — прервал Гаврилов грустное молчание. — Держать их в строю долго нельзя. Как бы шальной снаряд не угодил.

Короткая прощальная речь комиссара. Крепкие объятия.

 — Счастливого пути, Борис!

Вечером в землянке собрались коммунисты эскадрильи. Большинство людей сидело прямо на полу. На нарах, возле коптилки, разместился президиум. Первым взял слово парторг. Он заострил внимание коммунистов на укреплении воинской дисциплины. Разговор шел главным образом вокруг проступка Белова.

 — Вы представляете себе последствия своей халатности? — строго спрашивал у техника Павлычев. — Из-за вас человек мог погибнуть…

 — Предлагаю, — говорил Семыкин, — дать Белову неисправный самолет и отправить его на боевое задание. Тогда скорее поймет свою вину.

Собрание продолжалось недолго, но Белов запомнил его на всю жизнь. И дело тут не только в партийном взыскании, которое ему объявили. Суровая, но справедливая критика друзей тоже оставила глубокий след в его сознании.

Короткая ночь прошла неспокойно: била, не умолкая, артиллерия, рвались бомбы. Я проснулся от непрерывного вздрагивания земли.

 — Похоже, что где-то рядом идут танки, — говорит проснувшийся раньше меня Семыкин. — Неужели фашисты прорвались?

 — Что ты! Они бы шли со стрельбой.

 — Не обязательно.

Быстро собравшись, идем на стоянку. Еще не рассвело. На опушке леса, рядом с нашими машинами, под кудрявыми деревьями стояли Т-34.

 — Такого еще не видел, — разводит руками Семыкин.

Танкистам, видимо, тоже не приходилось занимать исходный рубеж рядом с самолетами.

Когда рассвело, лес наполнился ревом моторов и лязгом гусениц. Танкисты, получив задачу, пошли в бой…

Теперь и мы, летчики, стали чувствовать, что противник выдыхается и не в состоянии продолжать наступление. Наш утренний вылет 8 июля прошел без встречи с вражеской авиацией. Она действовала реже. Число сбитых фашистских самолетов резко сократилось.

 — Перебили геринговскую саранчу, — усмехался Орловский. — Гитлер, поди, с ума сходит.

 — Гитлер с ума не может сойти. Чтобы с ума сойти, нужно его иметь, а у Гитлера ума нэма, — шутил Аскирко.

Линия фронта, несмотря на потуги фашистов, оставалась без изменений. Удастся ли им еще хоть немного продвинуться вперед? Память невольно воскрешала эпизоды этого невиданного побоища. Тяжелее всего нашим войскам пришлось, пожалуй, 7 июля. В этот день разыгрались крупные танковые сражения. Мы хорошо видели их с воздуха. Только в районе Яковлево нами было одновременно зафиксировано на пленку около двухсот горящих вражеских танков.

…Во второй половине дня командир полка Уткин решил сам вылететь на задание. В его группу вошли я и молодые летчики Караблин и Филиппов.

Противника в воздухе не видно. Но вот впереди показались четыре едва заметные точки. Постепенно увеличиваясь, они превратились в самолеты. Фашисты не видели нас, представлялся удобный случай атаковать их внезапно. Уткин скомандовал: «За мной, в атаку!» — и, обходя «мессершмиттов», начал занимать исходное положение.

В это время и немцы заметили наше звено. Два «мессера» начали уходить вниз, а остальные держались на прежней высоте. Уткин приказал мне вместе с ним преследовать первую пару, а наши ведомые должны были сковать боем вторую. Решение это было во всех отношениях неправильным, но приказ есть приказ.

На предельной скорости Уткин стал настигать врага. Очевидно, он решил ударить по «мессерам» в момент их выхода из пикирования. Однако, увлекшись преследованием, он не успел вырвать свою машину из крутого пике и врезался в землю.

Какая нелепая гибель! Такой опытный летчик и не сумел рассчитать маневр. Новичку и то непростительно.

Но эти мысли ко мне пришли позже. В данный же момент мной овладели два чувства, слившиеся воедино: боль утраты и желание отомстить за смерть командира.

Уменьшаю угол пикирования, ловлю «мессера» в прицел и нажимаю на гашетки. Фашист, не успев выровнять самолет, врезается в землю.

 — Все! — с облегчением произношу вслух.