Старые друзья

Он закончил рассказ, и тогда Люс, отличавшаяся хорошей памятью, спросила, о какой второй вещи я жалею. Я надеялся, что все уже забыли о моих предыдущих словах, но я ошибся. От меня ждали ответа. Тогда я сказал:

– На самом деле нет. Нет второй вещи. На самом деле я жалею только об этом.

Лурс жалел, что накануне самоубийства Валентины наорал на нее. Она вернулась домой поздно, и от нее пахло вином. Они жутко поругались. В какой-то момент он крикнул ей: «Замолчи!» Она пыталась ему что-то объяснить, но он еще раз крикнул: «Замолчи!» Очень грубо. И она замолчала. Да, она его рассердила; он устал и плохо себя чувствовал; он из-за нее перенервничал – все так, но…

– Ты правильно сказала, Мара. Это нельзя исправить. Я велел ей замолчать, понимаете? Это были последние слова, которые я сказал своей старшей дочери, последние слова, которые она услышала от своего отца, последние слова, с которыми она ушла из жизни. «Замолчи»…

Он провел кончиком ножа по дну тарелки, где собрались остатки соуса. Мы не пытались его утешить – это было невозможно, – но все-таки мы сказали: «Ты не виноват, Лурс». Он прижал ко лбу ладонь и заплакал. Вид всхлипывающего Лурса перевернул нам душу; у нас на глаза навернулись слезы. Люс встала, обошла Лурса сзади, обняла его за плечи и сказала:

– Все в порядке, Лурс, ты ни в чем не виноват.

Он вытер глаза салфеткой и спросил, готовы ли мы перейти к десерту. Сорбе он поставил в морозилку.

Жан жалел о том, что не стал врачом. Он слишком поздно понял, что в этом заключалось его истинное призвание, но поступать в медицинский в двадцать шесть лет, чтобы получить диплом в тридцать два года, – нет, он счел, что это невозможно. Сложись все иначе, из него мог бы выйти прекрасный деревенский доктор, а вместо этого он стал обычным городским учителем и потратил жизнь на исправление чужих ошибок. Еще он жалел, что у него всего один ребенок; ему казалось, что его сыну выпало скучное детство, особенно в подростковом возрасте. Про медицинский я знал и раньше, но про огорчение насчет единственного сына, которому приходился крестным, услышал в первый раз. Я даже немного на него рассердился: почему Жан скрыл от меня, что так себя винит?

Люс не жалела ни о чем. Она честно пыталась что-нибудь придумать, но на ум приходила всякая ерунда, например, тот факт, что она не выучилась музыке. Впрочем, это упущение вовсе не было необратимым – что ей мешало хоть завтра приступить к осуществлению своей мечты? Она тут же пообещала, что сразу по возвращении начнет брать уроки игры на аккордеоне. Правда, потом она вспомнила, что в ранней юности иногда испытывала одно сожаление: одно-единственное, зато какое! Она жалела, что родилась на свет. В тот год, когда она наголо обрила себе голову, она вполне могла сотворить с собой что-нибудь похуже.

– Я ненавидела себя. Я думала, что никогда не найду себе места в этом мире. Я могла сделать то же, что сделала твоя дочь, Лурс.

Мы доели сорбе и достали чашки – кто для кофе, кто для чая. Оставалась только Мара. О чем жалела она?

Она опустила глаза и тихим голосом сказала:

– Я жалею, что не вышла замуж за Сильвера Бенуа.

Так завершился второй день нашей встречи.

21 Дождь. Конверт. Баранина. Дождь

Погода испортилась. Ночью западный ветер принес с океана сырость. Сосед успокоил нас, что сегодня дождя не будет, и мы ему поверили: он же был местный. Поэтому мы взяли напрокат еще два велосипеда и решили проехаться до восточной части острова. Жан сказал, что останется дома, потому что у него болит коленка и вообще ему нехорошо. Он опустился на диван и мрачно простонал:

– Чертова батарейка села… Двигайте без меня, ребята… Из-за меня застрянете…

Я слышал от него подобные речи сотни раз, но остальные встретили их дружным хохотом. Лурс предложил ему посмотреть колено и сделать массаж, но Жан отказался.

Утро выдалось прекрасное. Мы катили то шеренгой, то цепочкой, и чувствовали себя свободными, счастливыми и еще полными сил, пока ближе к полудню вдруг не хлынул дождь. Прежде чем обнаружить открытое – о, чудо! – кафе возле Стиффа, мы вымокли до нитки. Судя по всему, месье Пак намеренно подшутил над парижанами. Меня так и подмывало поскорее вернуться домой, пойти к нему, выжать ему на голову свой свитер и сказать: «Ваш сад похож на помойку, вы конченый дебил, и от вас воняет!» Похоже, я начинал его ненавидеть.