Старые годы

Карл Карлович посмотрел на нее с нахмуренными бровями, погрозил пальцем, встал с кресел, взял обеими руками дочь за голову и поцеловал ее в лоб.

Илья Сергеевич во все время разговора стоял неподвижно близ двери, с поникшей головою, со сложенными накрест руками на груди. Василий все еще глядел в окно.

— Далеко ли он? — спросил наконец Илья Сергеевич сына трепетным голосом.

— Что с тобою, батюшка! Ты бледен, ужас как бледен! — воскликнул Василий, подходя к отцу.

— Далеко ли он?

— Кто?

— Царь Петр Алексеевич.

— Лодка давно уже скрылась из виду. Я с нее глаз не спускал и ждал у окошка, не воротится ли она.

— О! Как тяжко носить на совести преступление! Как горько быть изменником! Было время, когда и я мог смотреть на русского царя с любовью, преданностью в сердце, с таким же чувством радости, с каким ты смотришь на него теперь, любезный сын! Не воротится уже для меня это время! Вася! Вася! Останься здесь, будь верным подданным царя, служи ему, служи своей родине. Разлюби, забудь отца своего. Позволь мне уйти одному. Товарищ мой в дороге будет раскаяние, мой утешитель — молитва. Чувствую, что не долго проскитаюсь я между иноплеменниками. Скоро умру я, и в чужой земле будут лежать кости изменника до дня Страшного суда. Прощай, Вася!

— Я иду с тобою, батюшка! — сказал твердо Василий. Иду с тобою! Не послушаюсь тебя! Не ты один, все мы, все люди грешны перед Богом; но и милосердие Его бесконечно для всех. Никто не должен отчаиваться. Пойдем, батюшка, пустимся в путь-дорогу, туда, куда нас с тобою Бог приведет.

Глубоко тронутый старик с невообразимым чувством обнял безмолвно сына.

Еще раз простились они с Карлом Карловичем и Христиной и вышли из хижины.

— Ну вот мы с тобой, Христина, и одни остались! — сказал печально после некоторого молчания Карл Карлович. — Уж ни сосед, ни сын его никогда не придут к нам! Тебе скучно, Христина! Да вижу, что скучно: ты плачешь. И мне заплакать хочется, да не могу. Твой старик отец давно привык к горю.

Карл Карлович закинул голову на спинку кресел, на которых сидел, и зажмурил глаза.

VI

Катер, который проплыл мимо хижины Карла Карловича, объехал в тот день все главные острова невского устья. Наконец он пристал к тому островку, на котором нынче стоит Петропавловская крепость. Все бывшие в катере вышли на берег.

Этот островок назывался по-шведски Льюстэйланде, то есть Веселым островом, потому что офицеры ниеншанцской крепости часто ездили туда летом повеселиться. Там стояла хижина рыбаков, которые каждый раз закидывали на счастье офицеров по их заказу невод. Поймав двух-трех лососей или каких-нибудь других рыб, офицеры дополняли этою добычею привезенный из Ниеншанца обед и садились под навес прибрежных сосен в кружок около деревянного стола, обнесенного скамейками. Тут, на открытом воздухе, они обедали, пили рейнвейн, разговаривали, шутили, спорили, шумели.

К этому самому столу, которого доску поддерживали вместо ножек четыре пня срубленных сосен, подошли приехавшие в катере, кроме шести Преображенских солдат, которые заменяли гребцов.

— Не рассудите ли, господин генерал-фельдмаршал, — сказал Петр Великий Шереметеву, — составить теперь военный совет. Сядем вокруг этого стола.

Граф Борис Петрович Шереметев, пятидесятилетний старик почтенной наружности, сел на первое место. Это был тот самый Шереметев, о котором Петр Великий написал в сентябре 1702 года в письме к Апраксину: «Борис Петрович в Лифляндах гостил изрядно; взял городов нарочитых два да малых шесть; полонил 12 000 душ, кроме служивых».

Подле него сел генерал-адмирал граф Федор Алексеевич Головин, возведенный в это звание после смерти Лефорта. Еще поместились около стола князь Аникита Иванович Репнин, высокий, красивый мужчина, дослужившийся из рядовых Потешной роты до генерала, постельничий Гавриил Иванович Головкин, сопровождавший государя во всех его походах, окольничий Петр Апраксин, предводитель отряда новгородских дворян, генерал-майор Чамберс, командир Преображенского и Семеновского полков, генерал-майор от артиллерии Яков Брюс, подполковник Преображенского полка Карпов, капитан бомбардирской роты царь Петр Алексеевич и поручик той же роты шлиссельбургский губернатор Меншиков.

Во всем этом военном совете по летам были старшие Головин, Шереметев и Головкин. Первые два считали за пятьдесят, последний за сорок. Петру Великому было тогда тридцать лет. Все прочие члены совета были ему ровесники или немногими годами его старше, кроме Меншикова, который не имел еще и тридцати лет.

— Разложи, Алексаша, здесь, на столе, план, на котором сняты все здешние острова и местонахождение от Ниеншанца до взморья, — сказал царь Меншикову.

Тот развернул свиток бумаги, который держал в руке, и положил его перед графом Шереметевым.

— Ну, подавай же голос, господин поручик, — продолжал Петр Великий. — Тебе первому, как младшему в этом совете, говорить.