Старые годы

Радость Василья вмиг исчезла при этих словах. Он побледнел; на лице его изобразилось глубокое страдание. Он взглянул на отца, заплакал и бросился ему на шею. Карл Карлович, не понимая чувств ни того, ни другого, смотрел с добродушным хладнокровием старости на эту сцену. Густав, скрестив на груди руки и нахмурясь, ходил большими шагами по горнице из угла в угол. Христина все еще стояла у окна и глядела на речку. Сначала лицо ее выражало досаду на брата, который несправедливо укорил ее в пристрастии к подполковнику Карпову. Услышав слова Ильи Сергеевича, она быстро оглянулась, и в тот же миг лицо ее переменило совершенно выражение. Другое чувство мелькнуло на нем. Она опять оборотила лицо к окну, и две слезинки досады, висевшие на ее ресницах, слились на щеках ее со слезами сострадания.

На другой день рано утром в хижину Карла Карловича вошли Илья Сергеевич и его сын с котомками за спиною.

— Доброе утро, сосед любезный! — сказал Карл Карлович. — Сегодня, слава Богу, мы спали спокойно: пальбы не было. Я, по крайней мере, никакого шума и грома не слыхал. Христина! Ведь не было пальбы сегодня ночью? Ты всегда первая слышишь и всегда меня будишь.

— Не было, батюшка.

— А где Густав?

— Он ушел на охоту, — отвечала Христина.

— А мы с сыном пришли с тобою проститься, сосед, — сказал Илья Сергеевич.

— Как — проститься? Разве поздороваться? Ведь теперь утро, кажется? Христина! Что теперь такое — вечер или утро? С этими русскими и с их несносною пальбою совсем собьешься с толку! Спишь днем, ночью встаешь, вообще ведешь жизнь самую неправильную и даже, можно сказать, самую глупую. Что же ты молчишь, Христина?

— Что вам угодно, батюшка?

— Я тебя спрашиваю: что теперь такое — вечер или утро?

— Конечно, утро. Солнце недавно взошло.

— Так ты, я вижу, любезный сосед, ошибся, сказавши, что пришел проститься. Ты хотел сказать: поздороваться.

— Нет, Карл Карлович, я не ошибся. Мы с сыном идем к Выборгу, а может быть, и дальше.

— Зачем к Выборгу? Зачем дальше? А скоро ли вы сюда вернетесь? — спросил Карл Карлович, сильно зажевав от беспокойства.

— Мы уж сюда никогда не вернемся, Карл Карлович.

— Никогда? — повторил старик и встал с своих деревянных кресел. — Как это можно — никогда? Это пустяки!

— Да, любезный сосед! Жили мы много лет вместе в дружбе и приязни. А теперь пришла пора нам рас статься. Простимся, обнимемся в последний раз.

— Нет! Не хочу в последний раз! Не хочу прощаться! Ты знаешь, что я тебя очень люблю.

Карл Карлович в сильном волнении сел опять в свои кресла, ворча что-то про себя.

— Избушку мою дарю я тебе, любезный сосед! Грустно, куда грустно мне самому расстаться с тобою и детьми твоими, да что делать! Уж, конечно, не нажить мне такого друга, как ты. Впрочем, и жить-то мне немного осталось. Умру где-нибудь в глуши, а ты помолись о душе моей. Прощай, Карл Карлович!

Илья Сергеевич со слезами на глазах обнял и поцеловал своего соседа. То же сделал Василий. Карл Карлович все сидел по-прежнему неподвижно в креслах и ворчал что-то вполголоса. Старик сердился, что сосед его не слушается и хочет уйти, оставить его одного доживать век на берегах пустынной речки, где они так долго и так дружно жили вместе. Илья Сергеевич и Василий подошли к Христине, чтобы и с нею проститься. Карл Карлович следовал за ними взором, насупив брови.

— Не прощайся с ними, Христина, не смей прощаться! — сказал он. — Я не хочу, чтобы они ушли.

Удивление, грусть и испуг выражались на лице девушки. Она ничего прежде не слыхала о намерении Ильи Сергеевича удалиться из этой стороны и не знала, чему приписать такую скорую и неожиданную его решимость.

— Будь счастлива, Христина Карловна! — сказал Илья Сергеевич с глубоким чувством. — Вспоминай иногда об нас. Я любил тебя как родную: видит Бог, как любил! Да хранит тебя Господь милосердный! Да пошлет Он тебе много счастия, много радостей в жизни!

Христина молча слушала Илью Сергеевича и все еще с удивлением глядела прямо ему в лицо. На ресницах ее сверкнули две слезинки.

— Не смей прощаться! — повторил Карл Карлович, топнув. — Они не уйдут. Это пустое!

— И меня не забудь, Христина Карловна! — сказал Василий. — Тяжело мне расстаться со всеми вами. Я тебя любил, как сестру, и всегда так буду любить, всегда буду тебя помнить, где бы я ни был!

Он взял Христину за обе руки и поцеловал ее в щеку, с братскою нежностью.

— Да зачем, куда вы уходите? — сказала девушка тихим, прерывистым голосом, в котором отзывалась грусть сердца. — Неужели в самом деле вы уже сюда никогда не вернетесь?

— Кто знает? Может быть, никогда! — отвечал Василий, вздохнув.

Христина быстро отвернулась, подошла к окошку и начала своими тоненькими, хорошенькими пальцами утирать слезы, которые катились по ее щекам. Окошко было ее всегдашнее место, к которому подходила она, когда ей было грустно и когда ей приходилось от чего-нибудь поплакать.