Старые истории

Попасть в эшелон с отъезжающими мне было нетрудно. Я, как сказал уже, исполнял обязанности председателя дивизионного солдатского комитета — наш председатель, солдат Горбатов, болел туберкулезом и почти сразу после выборов был отправлен в госпиталь. Ну а я, его заместитель, стал, как говорится, и. о. Командование наше нас побаивалось. Комитет был для них малопонятной организацией, а поэтому страшной. Они не могли толком уразуметь, где наши права начинаются, где кончаются. В смятении были страшном. Солдат своих не знали и не понимали, но силу нашу чувствовали. Поэтому я даже никого не просил, чтобы меня захватили в Гомель. Сказал просто: еду, и все тут. Конечно, такое положение существовало не во всей армии. В иных частях и соединениях солдатские комитеты были малоактивны, бездействовали и не могли противопоставить свою волю решению командования. Но у нас, я повторяю, был крепкий, действенный комитет, который мог постоять за себя и провести в жизнь свое решение. И этим мы целиком были обязаны влиянию минских большевиков.

Вдумайтесь только, как это было непросто: сегодня безоговорочно подчиняться решению командования, а завтра пойти против него. Морально непросто. Надо было преодолеть в себе глубоко укоренившуюся привычку к слепому послушанию, веками воспитанное рабство.

…Эшелон отправился. Ночь переспали — приехали. Тут я говорю начальству:

— Прежде чем выгружать полки, нужно побывать в городе. Мы должны ясно себе представлять, чем вызвано волнение среди солдат.

Генерал Копачев, к которому обратился я с этой сентенцией, как человек набожный, кровопролития боялся до смерти, поэтому легко и охотно согласился со мной:

— Иди, голубчик, иди, узнай все и доложи.

Я, естественно, отправился в Гомельский солдатский комитет, и здесь подтвердилось все, о чем говорил мне Михайлов. Восемьдесят процентов солдат были больные и калеки. Какие же тут окопные работы? А над ними издевались, комендант не желал направить их на медкомиссию, все ее откладывал. Конечно, антивоенные настроения тоже имели место: люди эти сполна получили все, что могла им преподнести война, они ее ненавидели.

— Вы напрасно тянете время, — сказал я в комитете. — Давно следовало бы решительно поговорить с комендантом и потребовать удовлетворения ваших требований. А то вот дождались, что мы вас усмирять приехали.

— Тогда завтра же и созовем общее собрание солдат.

Назначили время, договорились о порядке проведения собрания, и я отправился в бригаду. Пришел, как и обещал, к генералу, тот вызвал командиров полков и эскадронов, и я информировал их о положении в Гомельском гарнизоне. Сказал о собрании и о том, что офицеры бригады могут на нем присутствовать.

— Но солдатский комитет категорически возражает против вступления в город драгунских полков, — закончил я свое выступление.

Первое задание большевиков было выполнено.

Собрание с самого начала приняло очень острый характер. Стало ясно: терпение солдат на пределе. Может быть, случись это собрание неделей-двумя раньше, исход его мог бы стать иным. Ну а теперь… Больно было смотреть на этих людей: кто на костылях, у кого рукав пустой, а те, что с виду целые, — так зато худые, изможденные, глаза ввалились. А глаза злые, огнем горят.

Приехал и комендант. Ну что о нем скажу — глупый человек. Не понял, не принял он того нового, что уже начало входить в жизнь старой России вопреки его желанию, вопреки желанию того же Временного правительства. Пусть еще не свершилась социалистическая революция, но уже произошел толчок, который многое сломал, а главное, дал движение человеческому разуму, выдернул людей из затхлого болота, заставил их думать и действовать. Не понял он, что начался процесс неумолимый и необратимый. Как из прошлого века выскочил — и глаза у него завязаны, и уши воском залиты. Неумный человек, одним словом. Решил: раз бригада драгун явилась, значит, вот она, поддержка, можно над людьми измываться — сила за спиной. Он был раздражен. Говорил грубо, не стесняясь, пересыпал речь бранью, держался уверенно и нагло. Собрание ревело, его слова — как керосин в огонь плеснули. Мы глазом моргнуть не успели, ахнуть не смогли, как солдаты бросились на коменданта, стянули с возвышения и прикончили. Верите, в секунду! Да если бы и бросились мы его спасать, все равно протолкнуться не смогли бы: кипит все вокруг, солдаты плечом к плечу.

После такой сумасшедшей вспышки люди замерли, поникли вроде бы.

Я говорю председателю комитета:

— Давай выступай. Объясни, что к чему. Я за тобой.

Тот все верно сказал. Самосуд осудил, требования солдат поддержал. Следом за ним я вышел на трибуну. У меня уже начал накапливаться опыт публичных выступлений, и я не так волновался, как прежде.

— То, что сейчас произошло, — говорю, — мне понятно, терпению вашему пришел конец, но оправдания поступку такому не вижу. Мы революционные солдаты, а революция отвергает подобные методы.