Старые моряки, или Чистая правда о сомнительных приключениях капитана дальнего плавания Васко Москозо де Араган

Телеграф и трансокеанский кабель уже разнесли по всей стране и по всем пяти континентам весть о страшном потопе и о гении капитана Васко Москозо де Араган, который один сумел предвидеть бурю и спасти свое судно. В Перипери жадно читали телеграммы, опубликованные под крупными заголовками в газетах Бани. Зекинья Курвело даже заучивал их наизусть. И не только телеграммы. А сообщения о чествовании компанией непобедимого капитана дальнего плавания, о чудесном празднике на борту «Иты», которую он спас и на которой возвращался в Салвадор!

Ему была вручена золотая медаль и соответствующая грамота. Он смотрел на море с капитанского мостика, скромный, улыбающийся капитан, который никогда не вешает носа…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ О морали исторической и морали житейской

Я подхожу к концу своего труда — расследования столь сложной и запутанной истории. Что я могу прибавить? Рассказать о прибытии капитана в гавань Баии, где его ожидал оркестр, представитель губернатора, начальник управления порта и Америке Антунес, обезумевший от счастья? Или о его портретах, помещенных в газетах, и о выступлении по радио еще с борта парохода? О его триумфальном возвращении двухчасовым поездом в Перипери, где он был встречен фейерверком и криками ура и отнесен на плечах друзей к дому с зелеными ставнями и окнами, выходящими на море? Вчерашние противники стали теперь самыми восторженными поклонниками капитана, за исключением Шико Пашеко, который предпочел уехать из Перипери; или он со своим процессом, или капитан со своей славой, вместе им тут не ужиться! Сказать о чувствах, обуревавших Зекинью Курвело, когда он получил в подарок пепельницу с изображением «Иты»?

О вопросах, сыпавшихся наперебой? О требованиях, чтобы капитан рассказал все до мельчайших подробностей, не пропуская ничего? И, наконец, о вечерней беседе с друзьями в большой гостиной, где стоит телескоп, когда капитан вспомнил Клотилде? Это была трогательная минута.

— Такая красивая… На судне было много молодых людей, но она, охваченная страстью, смотрела только на меня. Ей было не больше двадцати лет, я называл ее Кло. Мы стояли на юте при свете луны. Я смотрел на ее распущенные волосы, на ее смуглое лицо. Метиска с Амазонки… Представьте, она пригласила меня танцевать, а потом, когда пароход отправлялся, пришла в порт, чтобы попрощаться со мной.

Как видите, опять стало трудно отыскать правду, снять с нее покровы фантазии. В конце концов, кого же полюбил капитан, кому он объяснялся в любви ночью на палубе при свете полной луны? Клотилде, перезрелой деве, подверженной обморокам, или дикой, бесстыдной Моэме, чья рука поддержала его в трудный час, смуглой метиске, спешившей навстречу своей неразгаданной судьбе? Что до меня — я этого не знаю, не хочу знать. Я отступаю.

Впрочем, одно обстоятельство кажется мне бесспорным и достойным упоминания: если считать, что судьба благоприятствовала капитану, то разрыв с Клотилде — первое тому доказательство. Представьте себе эту даму в Перипери — она отравляет жизнь всему предместью, играет на рояле отрывки из опер и сонаты и превращает славную старость капитана дальнего плавания в жалкие будни, заполненные мелкими ссорами, придирками, обмороками и скандалами. Пожалуй, если бы эта свадьба состоялась и осуществилась злосчастная идея капитана притащить Клотилде на буксире в домик с зелеными ставнями, капитан не дожил бы до восьмидесяти двух лет.

Итак, мне нечего больше сказать, моя задача выполнена. Я пошлю этот труд — стоивший мне немалых усилий и страданий — на рассмотрение жюри, назначенного директором государственного архива. И если получу премию, то куплю Дондоке платье и вазу для цветов; в светлой гостиной домика в переулке Трех Бабочек как раз не хватает такой вазы.

Не удивляйтесь и разрешите мне рассказать вам о последних событиях на этом фронте моей борьбы за существование. Мы с судьей помирились и живем теперь все трое в полном согласии. Случилось так, что дона Эрнестина, достойная дородная супруга выдающегося светила юриспруденции, узнала (наверняка с помощью анонимного письма) о вечерних посещениях сеньором Сикейрой дома Дондоки. Не спасли его ни темные очки, ни опущенные поля шляпы. Сеньора Цеппелин пришла в ярость, она бушевала не хуже, чем шторм в Белеме. У судьи не было выхода, и он солгал.

Да, он заходил в этот дом, пользующийся сомнительной репутацией, это правда. Но он выполнял свой долг и помогал другу. Его долг — охранять Перипери от скандалов, а друг, которому он помогал, — ваш покорный слуга, скромный провинциальный историк. Разве дона Эрнестина не слышала? Отец этой достойной сожаления девицы, Педро Торресмо, поклялся ворваться в дом, где жили дочь и ее возлюбленный. Узнав об этих угрозах, судья, полный тревоги за жизнь и репутацию молодого человека, зашел, вопреки своим привычкам и принципам, в дом Дондоки, чтобы предупредить друга об опасности. Ему нечего стыдиться своего благородного поступка.