Старые недобрые времена 1

— Его Императорское Величество считает, что гарнизон обречён, — веско добавил барон и замолчал, дав своему собеседнику возможность обдумать информацию и собраться с мыслями.

Князь, сняв пенсне, тщательно его протёр, не говоря ни слова, снова водрузил на переносицу, кивнув наконец, приглашая продолжить разговор.

— Пополнения, — всё так же сухо продолжил барон, не глядя на собеседника, — не могут переломить ситуацию, и Севастополь необходимо сдать.

— Я уже отвечал Государю, — чуть помедлив, начал говорить Горчаков, — что полностью согласен с мнением Его Императорского Величества о безнадёжности сопротивления, но считаю, что мирные переговоры нужно начинать сейчас, пока наши войска ещё стоят в городе, и исход войны ещё не решён.

— Из Брюсселя поступили сведения, — сухо парировал барон, — о посылке французами подкрепления в двадцать четыре тысячи человек, а так же есть сведения о предложении союзников двинуться к Перекопу, тем самым отрезая Крым от России. События такого рода могут привести к куда как более тяжким для нас последствиям.

— Поэтому… — барон выдержал паузу в лучших театральных традициях, — Его Величество считает, что лучше вывести войска в поле и дать решительное сражение, попытавшись разбить врага и снять осаду с Севастополя.

— Время и место, — продолжил барон чуть погодя, — Государь предлагает выбрать вам…

Медленно кивнув, Горчаков не проронил ни слова. Объяснять опытному царедворцу разницу между «Считает» и «Приказал», не нужно…

… и вкупе с предложением выбора и места это значит, что Его Величество, не оставив, по сути, командующему выбора, перекладывает на него всю ответственность.

Давление со стороны Двора на командующего, а вернее, на всех командующих, сменяющих один другого, давнее, тяжкое… и в то же время почти неуловимое. Оно сформировано из мнений, намёков, оговорок и тому подобных вещей, с помощью которых умный человек, не чуждый интриг, избегает ответственности, получая при этом все возможные выгоды.

— Если ваша… — выделил голосом барон, — попытка не удастся, можно будет со спокойной совестью сказать, что сделано всё, что в человеческих силах, и отдать город, начав мирные переговоры.

— Я… вас понял, Павел Александрович, — сказал наконец Горчаков.

Позже, вернувшись к себе, командующий вынул из бюро[i] письма, хотя и знает их едва ли не наизусть, и, разложив, принялся думать, составляя пасьянс из мнений, намёков, собственной карьеры и тысяч человеческих судеб.

Воля императора, пусть даже выраженная без чеканных формулировок, без «Предписываю» и «Повелеваю», давит…

… а ещё давит обида — потому, что это император хочет обменять жизни солдат на газетные заголовки о героизме, которые очень вряд ли дадут значимый эффект на мирных переговорах, но позволят переключить общественное мнение в собственно Российской Империи!

Общество недавно ещё, подпитываясь сведениями из официальных сводок, верило, что в Севастополе куётся Победа. Шок от поражения, от того, что и сводки, и пресса им, оказывается, лгали, нуждается одновременно в громоотводе, и в героике.

В громких, пусть и печальных фанфарах, в Наших Героях, не вернувшихся с полей, в скорбных письмах о том, что кто-то из близких героически…

… да, последнее обязательно! При отражении штурма, при атаке, ярко, славно, громко!

Не писать же, в самом деле, о холере, о болезнях, вызванных голодом, о…

Нет, разумеется, и Горчаков, как никто, понимал Императора! Да и фрондером он никогда не был, но…

Встав, он сделал несколько шагов, подходя к окну, и, заложив руки за спину, встал, не видя перед собой ничего.

… может быть, и в самом деле, выполнить… нет, не приказ, но «пожелание» Государя максимально в лоб[ii], показывая тем самым не фронду, но неприятие уготованной ему роли.

А солдаты…

О них командующий даже не задумался, потому что — Эпоха…

… а они — всего лишь цифры.

* * *

Одетый, согласно Уставу, в длинную, не по росту, неуместную яростным крымским летом шинель, придерживая на плече ружьё и чувствуя, как солёный пот разъедает не зажившие ещё рубцы от шпицрутенов (снова!), Ванька шёл в неровном строю, шагая по бездорожью давно разбитыми сапогами с истёртыми подошвами, с каждым шагом погружаясь в самую что ни на есть безнадёгу, чувствуя себя так, будто марширует прямым ходом в болото. Хотя…

… уж лучше бы в болото! Шансов больше.

Уж что-что, а «Федюхины высоты» и «Чёрная речка» попаданец, пусть и без особых подробностей, помнил — благо, ЕГЭ для него было совсем недавно. Да и какие там подробности…

Лучше всего эту битву описал, наверное, Лев Николаевич.

' — На Федюхины высоты нас пришло всего три роты, а пошли — полки!'

Вспомним о будущем классике великой русской литературы, попаданец стиснул зубы, сдерживая ругательства. Его он недолюбливал ещё с младшей школы, с нелепого, на его взгляд, сахаринного, нравоучительного и дрянного «Филиппка». Потом был знаменитый дуб на много страниц, и сноски на французском, и всё это толстовство с непротивлением, которое, наверное, можно было бы уважать…