Старые времена

АННА (обращаясь к Дили, мягко): Я хочу, чтобы вы знали: я приехала не для того, чтобы разрушать, а чтобы праздновать.

Пауза.

Праздновать нашу старинную и дорогую для меня дружбу, которая успела окрепнуть между нами до того, как мы вообще о вас узнали.

Пауза.

Я нашла ее. Она узнала чудесных людей благодаря мне. Я водила ее по кафе, уютным, почти как квартиры, где собирались художники, писатели, иногда актеры, а в некоторых и танцоры, где мы сидели затаив дыхание, за своим кофе, прислушиваясь к жизни, бурлившей вокруг. Единственное, что я для нее желала, — это счастье. И до сих пор я желаю ей только счастья.

Пауза.

ДИЛИ (к Кэт): А ведь мы встречались раньше, ты знаешь. Анна и я.

КЭТ смотрит на него.

Да, мы встречались в кафе. В углу. Она совсем потеряла голову от меня. Конечно, я был куда стройнее в те дни. Куда изящнее. Немного взбалмошный, по правде говоря. С густыми кудрями. С огромной шевелюрой. Однажды между нами произошла сцена. Она закатила истерику. Ей не на что было купить хлеба, и я заказал ей стаканчик. Она смотрела на меня своими глазами, такая робкая, застенчивая. Она иногда любила подделываться под тебя. Очень мило получалось. Даже белье твое иногда надевала. И с большим тактом позволяла мне взглянуть. Истинное благородство. Это так восхищает в женщине. Потом мы пошли на вечеринку. К знакомым философам. Неплохие ребята. Приятели Эдгвара Роуда. Симпатичная компания. Сто лет их не видел. Все время мыслили. И выражали свои мысли. Вот таких людей мне сейчас не хватает. Все они умерли, во всяком случае, я никого их них больше не видел. Группа Мэйда Бейл. Большой Эрик и маленький Том. Они жили где-то рядом с Пэддингтонской библиотекой. По дороге на эту вечеринку я зашел с ней в кафе. Она представляла, что она — это ты, и говорила мало, так мало.

Пауза.

КЭТ: Как ты думаешь, почему ее тянуло к тебе?

ДИЛИ: Не знаю. Почему?

КЭТ: Ей твое лицо казалось чутким, ранимым.

ДИЛИ: Правда?

КЭТ: И ей хотелось успокоить его, как это умеет делать только женщина.

ДИЛИ: Правда?

КЭТ: Да.

ДИЛИ: Она хотела успокоить мое лицо, как это умеет делать только женщина?

КЭТ: Она была готова принять тебя.

ДИЛИ: Не понял?

КЭТ: Она влюбилась в тебя.

ДИЛИ: В меня?

КЭТ: Ты совсем не похож на других. Наши знакомые мужчины были жестоки, грубы.

ДИЛИ: Но разве есть на свете грубые мужчины?

КЭТ: Есть очень грубые.

ДИЛИ: Но ведь это было так грубо — заглядывать ей под юбку.

КЭТ: Это не грубость.

ДИЛИ: Если только это была ее юбка. Если юбка была — ее.

АННА (резко): Да, это была моя юбка. Это была я. Я помню ваш взгляд… очень хорошо. Я прекрасно вас помню.

КЭТ (к Анне): А я помню тебя. Я помню тебя мертвую.

Пауза.

Я помню, как ты лежала мертвая. Ты не знала, что я смотрю на тебя. Я наклонилась над тобой. Твое лицо было в грязи. Ты лежала мертвая, лицо исчиркано грязью, в каких-то очень важных надписях, но незапятнанное, они сбегали по твоему лицу вниз, к горлу. Простыни были безукоризненно чистые. Я обрадовалась. Мне было бы неприятно, если бы твое тело лежало на несвежих простынях. Это было бы дурно. Ведь это произошло у меня, в моей комнате. В конце концов, твое тело лежало в моей комнате. Когда ты проснулась, над тобой были мои глаза, глядевшие на тебя. Ты попыталась сделать одну мою небольшую ужимку, одну из тех, что ты у меня переняла, такая маленькая медленная улыбка, медленная робкая улыбка с робким наклоном головы, и полуприкрытые глаза, мы обе так хорошо знали ее, но у тебя ничего не вышло, твоя гримаса только надломила грязь по углам рта и застыла. Ты застыла в этой гримасе. Я всматривалась, нет ли слез, но не увидела их. В твоих глазах не было зрачков. Кости выступали из лица. Но все было исполнено безмятежностью. Страданья не было. Все это случилось не с нами. Не хотелось никаких обрядов, церемоний. Я чувствовала, что время было выбрано очень верно и что, умерев одна, под этой грязью, ты поступила пристойно. Настало время мне принимать ванну. Я мылась тщательно и долго, потом вышла и прошлась по комнате, вся сверкая, потом подвинула стул, села голая рядом с тобой и стала смотреть на тебя.

Пауза.