Старый букварь

Правда, настоящей школы Федя ещё не видел. И класса не видел. И не знал, какой он и есть, учебный класс. Однако же своим умишком сообразил, что это школа и что дед Матвей привёз им не просто старушку, а учительницу для этой школы. Ещё шире открыл глаза.

— Садись, — сказал дед Матвей Феде и легонько тронул его плечо, чтобы тот очнулся.

А сам подошёл к двери боковой комнатушки, снял папаху. Постучал осторожно пальцем. Оттуда никто не отозвался.

— И как это я запамятовал? — почесал себе затылок.

Подождал немного, отворил дверь.

В комнатке оказалась маленькая старушка. Та самая, которую он привёз в шарабане. Сидит подле окна, на носу пенсне, на коленях котёнок. Смотрит куда-то задумчиво в морозные стёкла. Грустит, видно. Ей непривычно, должно быть, в медвежьей глуши, такой как Беловоды. Смотрит в окно и не замечает, что дверь открыта.

Деду Матвею стало неловко, кашлянул тихо, притворил за собою дверь. Старушка вздрогнула от неожиданности, повернулась, сверкнув стёклышками пенсне.

Дверь-то старик притворил, а всё равно слышно, как разговаривают в соседней комнате. Дед Матвей стоит у порога, с ноги на ногу переминается. Топчется своими огромными валенками. И вроде учеником себя чувствует перед нею, учительницей.

— Кг-кг, — откашлялся ещё раз, для порядка, и еле слышно выговорил: — Мелу-то я не привёз…

Учительница молчит. Ничего не отвечает. И деду Матвею оттого ещё больше неловко.

— И куда ты меня завёз, Матвей? — сказала, наконец, она громко, вроде глухому.

Тот, наверное, глаза опустил. Шапку, должно быть, в руках мнёт — привычка у него такая. И в селе Иволжино, ребята знают, если выйдет на порог Иван Петрович, дед снимет шапку, в руках мнёт. Слушает, шапку свою опять же рассматривает. Будто впервые видит её. Нужна она ему, шапка, чтобы её рассматривать сейчас!

— Скучновато у нас… Ясно дело… — сказал он не сразу и опять с ноги на ногу переступил.

Постоял немного, добавил:

Зато по нынешним временам укромно и, как говорится, не холодно и не голодно.

— Не о том я… — сказала недовольно Надежда Фёдоровна и, кажется, отвернулась к окну. Голос её стал глуше.

Федя замер на месте и ничего не поймёт. Слышит всё, о чём говорят, а не понимает.

— Втянул ты меня, Матвей Матвеевич, в историю, не по моим силам… Не мне уже этим заниматься…

Опять тишина такая, что слышно, как бьётся сердце. Федюшка сдерживает даже дыхание, чтобы ни одного слова не пропустить.

— Отжила я своё. Умирать пора. А при этом времени и подавно жить не хочется…

— Умереть не штука — была бы польза, — ответил дед Матвей поговоркой, смелея. Голос его стал крепче: — Они-то разве виноваты? — оглянулся на дверь.

В комнатушке надолго замолчали. Федя даже подумал, есть ли там кто. Потом отозвался голос старушки:

— Сил моих нет… Ни на что я не годна… Сам видишь…

— А там краше?! — вроде осерчал старик.

«Там» — это в городе. Федя это сразу понял.

Конечно, в городе, где жила учительница, не было «краше».

Дед Матвей выговорил это слово так, что у Феди Плотникова мурашки по коже пошли. Но конечно, ни Федя, ни остальные ребята не знали, что «там» никто от старушки ничего не ждал, что она смирилась с мыслью о скорой смерти и только думала о том, чтобы никому не быть в тягость. А тут что-то требовалось от неё. И Федя чувствовал это, по тону старика чувствовал.

В это время во дворе послышались голоса. Федя процарапал глазок, увидел сестёр Назаровых и Таню, что жила у них на квартире. Дом Танюши разрушила бомба, родители погибли. Девочку взяли в Беловоды дальние родственники.

— Чтой-то явились уже? — подал голос старик.

Надежда Фёдоровна тоже вытянула из шубки шею.

— Сразу на душе как-то поблажило… — тронул рукой грудь у сердца дед Матвей.

— И я всю жизнь с ними… — отозвалась учительница.

Она, наверное, повернулась лицом к деду Матвею, потому что её стало слышно лучше.

— Бывало, идёшь из школы поздно, они катаются на улице. Увидят меня — бросят санки. Возьмут мой портфель, провожают до дома.

Павлушка Маленкин, непоседа, выскочил в сени.

— Вы куда? — загородил дорогу.

— В школу учиться, — ответили девочки.

Ученики чувствовали: в посёлке что-то происходит, а не знали точно — что, да догадывались. И не могли, разумеется, усидеть дома. Подошли к избе деда Матвея, топчутся на пороге.

— Ай, опоздали? — спросила одна из сестёр Назаровых, Люся.

— Поздно, — ответил Павлушка и захлопнул дверь.

Девочки, видно, растерялись. Переглянулись, а Танюша, та, самая малая, что из города приехала, вдруг заплакала.

Надежда Фёдоровна услышала детский плач встрепенулась вся, спустила котёнка на пол, поднялась.

— А ну-ка задержи их, — приказала, как ученику, деду Матвею.

Дед Матвей не по годам живо метнулся в сени, дал Павлушке тычка, взял Таню и Люсю за руки! ввёл торжественно в горницу. Глаза его просияли радостью, губы чуть заметно дрогнули в улыбке.

— Прошу любить да жаловать! — сказал громко. — Это будет ваша новая учительница…

От тех слов Надежда Фёдоровна как-то растерялась. Остановилась на пороге своей комнатки, ступить дальше не может.

— Как же с мелом-то быть? — повернул бороду к ней дед Матвей.