Старый двор на Фонтанной

Они сидели в подсобке и обсуждали жизнь. Ласкин после нескольких рюмок водки расслаблено посмотрел на батюшку и заметил, – ты, Силантий, вспомнишь еще это время, да вода стечет, одно дерьмо и останется. Главное в чем, как ты понимаешь? – Батюшка только моргал своими невинными глазами, глядя на него.

– А главное в том, что нарушен порядок вещей! Кто был никем, тому в голову заронили неправильную мысль о том, что теперь ему все можно, а это прямая дорога в ад. Вот помянешь меня еще, добром это не кончится. – Заключил Ласкин, и они еще долго сидели и обсуждали жизнь…

От накопившейся злости Жорж с силой ударил топором по чурбаку и тот разлетелся на части, заполняя конюшню запахами леса. Тяжелый топор вгрызся в колоду, утопив его в ушедший мир прожитой жизни…

В раскрытые ворота падал солнечный свет дня, освещая пространство бывшей конюшни. На стенах висели хомуты, старая упряжь и памятные еще с детства предметы ушедшего в прошлое, когда-то налаженного достатка и быта.

…Жорж Рулёв, 20 летний сын Савелия, напоминал топор, завязший в сыром бревне.

Жизнь его как бы протекала в 3-х болтовом водолазном костюме: и воздуха не хватает, и на ногах тяжелые свинцовые башмаки, и видно через круглое оконце мало, но надо двигаться сквозь толщу океанской глубины…

Природа одарила его физической мощью. Среднего роста, с шеей борца, мощными плечами и руками, он напоминал машину, упрямо двигающуюся из одной точки в другую. Он берег себя и жил с уверенностью, что жизнь его ведет к успеху и счастью.

Его отец, Савелий Миронович, был мужик со сметкой и хваткой. В начале прошлого века имел магазин в центре города, лавки, оставшийся от родителей дом в деревне Пчелиное, неподалеку от Карасубазара и этот дом на Фонтанной.

Вскоре после революции умерла от тифа мать Жоржа. Для отца это прошло незаметно – он к тому времени потерял магазин и лавки в городе и, справедливо решив, что начинать все заново не стоит, сошелся с немкой из семьи колонистов – молокан, да и вернулся в свою деревню с молодухой. Звали её Екатериной.

Она была на 20 лет моложе отца. Высокая, статная шатенка, с тяжелой косой, всегда уложенной на голове в виде строгого венка, с ясным и спокойным взглядом больших синих глаз. Белокожая, хрустящая своими многочисленными накрахмаленными нижними юбками, всегда спокойная и невозмутимая – она впервые заставила Жоржа усомниться в своих выводах о природе людей, но, она же вернула его к своему мнению вновь: Катя была от рождения глухонемой.

– Ничего просто так не бывает. Все имеет свои причины и последствия, – вывел Жорж и успокоился.

Хорошо еще, что большой дом в городе удалось частично сохранить. Вскоре Жоржа «уплотнили», разместив в нем еще две семьи: Штейнов и Бобковых.

На смену военному коммунизму и продразверстки вернулось время инициативы и конкуренции. Началась новая экономическая политика.

Однажды глава одной из семей «подселенцев», Яков Штейн обратился к Жоржу с предложением открыть на дому зубной кабинет.

Они договорились, что он научит Жоржа премудростям ремесла техника в обмен на пользование одной из комнат в качестве кабинета. Жилье Жоржа сократилось до комнаты, а у Штейнов появилось свое дело.

Уже через короткое время в дом потянулись больные. С улицы, через парадный вход они попадали в коридор, где ожидали приема. В столовой Яков поставил зубное кресло, медицинский столик с инструментами, вдоль стены стояли стеклянные шкафы с препаратами и лекарствами. У кресла стояла ножная бормашина. При входе со двора, в просторной прихожей, Жорж оборудовал мастерскую, где днями и ночами осваивал премудрости новой профессии. Дом пропах камфорой, лекарствами и заполнился криками боли с жужжанием бормашины.

Жорж не расставался с белым халатом до ночи.

Дело оказалось выгодным. Жорж освоил основные приемы ремесла зубного техника и стал работать с Яковом в доле. То есть он получал процент с прибыли от дела. К тому времени Яков помог ему получить бумагу об окончании зубоврачебной школы и перед Жоржем открылись перспективы налаженной и обеспеченной жизни. Пора было подумать о семье.

У Якова было двое детей: старшая, дочь – Рахиль и сын – Борис. Дочери исполнилось 18 лет. Это была худая и подвижная как ртуть сероглазая брюнетка. Её смех наполнял дом с утра и до вечера. Жорж слышал ее песни и свист в мастерской каждый день и воспринимал её не более чем привычную в доме мебель.

Но однажды, внезапно для себя подумал о том, что мог бы с этой девушкой создать семью. Это был деловой подход к вопросу о будущем. В нем было больше целесообразности, чем чувства.

– А почему нет? – подумал Жорж. – Да, еврейка, но что ж? Люди как люди – эта мысль непонятно как уравнивала их толи как плохих, толи как хороших. Во всяком случае, пользы от этого шага он видел больше, чем вреда.

Не откладывая дело в долгий ящик, как-то вечером, когда они с Яковом возились в сарае, с «пушкой», штампуя металлические коронки, он обратился к нему с вопросом.