Старый год

Правда, нам неведомо когда. Но все равно умрем в течение нескольких десятков лет. Разве из-за этого мы перестаем собирать марки или не женимся? Так и с экипажем космического корабля. Несколько дней они посокрушаются, кто-то кончит жизнь самоубийством, а кто-то скажет наконец правду ненавистному другу. А потом примутся жить, как раньше. Вот это будет правдивый фантастический роман.

То же самое происходило и в нашей лаборатории. Да, мы знали, что скорее всего Егор открыл невероятный другой мир, что мы не одиноки на собственной Земле. Понять это немыслимо, доказать невозможно, но побывать там – пожалуйста.

Казалось бы, после такого открытия мы должны были более ни о чем не думать. Да и весь наш институт должен был бросить свои силы на раскрытие этой тайны. Мы обязаны были войти в правительство с особой важности заявлением – ведь из этого мира могла исходить для нас неведомая угроза.

Ничего подобного мы не сделали. Мы работали, вели другие темы, жили как прежде. И ждали. Ждали, когда что-то еще случится. Безумствовал только Егор. Но безумствовал, лишь приезжая к нам, – дома он молчал, в институте он молчал, соблюдая видимость обыкновенной жизни.

Мы падали на раскаленную звезду, доигрывая партию в шахматы.

И все изменилось лишь в тот день, когда полковник Миша, терпеливый и спокойный, умевший ничему не удивляться, позвонил и попросил меня к телефону. К телефону мне идти не хотелось, потому что только что вернулась из отпуска услада моего сердца Катрин и я делал вид, что очень интересуюсь тем, как она сдавала экзамены. На деле же я просто любовался ею. И конечно, не желал разговаривать на отвлеченные темы.

Но, как дисциплинированный сотрудник института, я подошел к телефону.

Полковник Миша попросил меня приехать к нему в управление, чтобы ознакомиться с новыми материалами по интересующему нас обоих вопросу. Затем вежливо передал привет Калерии Петровне и спросил, как себя чувствует лаборантка Тамара. Нет, мне никогда не догадаться, есть ли у полковника Миши чувство юмора или это просто сарказм.

Пропуск мне был выписан, и внизу меня даже ждал молодой человек, по выправке кавалерист, представившийся лейтенантом Доценко.

В комнате кроме полковника Миши были еще два неизвестных мне молчаливых человека: то ли понятых, то ли агентов угрозыска. Полковник посадил меня за большой пустой стол и положил передо мной большой пакет.

– Смотрите, Юрий, – предложил он. – И скажите, нет ли на фотографиях знакомых вам людей.

Фотографии были цветные, двенадцать на восемнадцать, не все четкие, снятые в каком-то ресторане или клубе.

На них было много народу. На первой и второй ни одного знакомого лица я не заметил. На третьей я увидел, хоть и не четко, на заднем плане Крошку Барби.

Но я ничего говорить не стал, лишь отодвинул фотографию в другую сторону.

Барби присутствовал и еще на двух фотографиях. На одной из них он был снят крупным планом – кубическая рожа и стрижка такая, будто ему на темечко поставили утюг.

Но на последней из фотографий я увидел Барби, разговаривающего с философом Аркашей. Философ Аркаша был так же лохмат и неопрятно одет, как и в театре. Но по всему было видно, что Барби общается с ним не для того, чтобы показать сторожу на дверь. Им было о чем поговорить.

Итак, я отложил три фотографии. Все присутствующие в комнате смотрели на меня внимательно, как на фокусника, демонстрирующего ловкость рук, и желали меня разоблачить.

– Ваше мнение? – спросил Миша.

– На этих фотографиях изображен человек, который убил директора Пронькина.

– Как его зовут?

– Я знаю только его кличку – Барби. Англизированный вариант слова «Барбос». Еще его зовут Крошка Барби, что говорит о развитой фантазии в уголовном мире.

– Хорошо, – сказал усталым голосом полковник.

Полковникам положено говорить усталым голосом – так давно повелось в отечественной детективной литературе.

– Вы потом расскажете мне, откуда вы знаете так много об этом человеке. Сейчас изложите, где и при каких обстоятельствах этот человек совершил убийство.

Я сообщил, где и при каких обстоятельствах совершено было убийство. Хотя уже рассказывал об этом.

Никто не спросил меня, какого черта я вертелся у места преступления. Возможно, полковник их уговорил не задавать мне лишних вопросов.

Тут он сам должен был спросить меня, знаком ли мне кто-нибудь еще из лиц, изображенных на фотографиях. Ведь он вместе со мной видел философа Аркашу. Но полковник этого не сделал. Философа он почему-то хотел отдать мне. По крайней мере, так я понял его молчание.

Люди в комнате стали задавать мне нетрудные вопросы, должные поставить под сомнение мое умение служить свидетелем. На вопросы я ответил блистательно и был отпущен на волю – в коридор.

Полковник вышел минут через десять, сел рядом со мной на деревянную жесткую скамейку и закурил.

– Поговорить с Аркашей хочешь? – спросил он меня.

Этой фразой он вернул меня в разряд знакомых. Полагаю, что если бы он испытывал ко мне неприязнь, то остался бы со мной на «вы».

– Как поговорить?

– Он здесь.

– А Барби?

– Барби в другом месте.

– В каком?

– Ты, гляжу, любопытный.

– Нет, любознательный.