Старый колодец. Книга воспоминаний

Вот так, молодые люди из Одессы. Тогда в доме на Бебеля, 12 можно было рождаться, расти, учить, учиться, жить, быть людьми. Тогда никто не догадывался, какое новое предназначение готовила ему история.

Несовместимым с жизнью дом стал позже. Но вскоре.

* * *

* * *

Как известно, война началась в ночь на 22 июня 1941 года.

Месяц Одессу не бомбили. Иногда над городом кружились досужие немецкие самолеты, зенитки стреляли, сирены загоняли людей в убежища; для жителей нашего дома таким спасительным местом были подвальные дровяные сараи, выглядывавшие во двор и на улицу небольшими горизонтального формата окошками под сводчатыми потолками. На окнах были негустые, но крепкие решетки — от воров.

Было страшно, но настоящих бомбардировок не было.

«Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert…»В ночь на 22 июля, ровно в час назначенный, немецкая бомбардировочная авиация впервые показала одесситам, что она умеет. Тяжелые бомбы, омерзительно свистя, врезались в каменные дома — эта не в наш, — с грохотом рушились стены, и люди погибали в завалах.

То ли в соответствии с политико — стратегическими планами немецкого руководства, то ли случайно, но в результате первых же налетов разрушены были здания одесского НКВД, внешне аккуратный и ужасающий своей опрятностью квартал Маразлиевской улицы, напротив Парка культуры и отдыха имени Тараса Шевченко. Педантическое указание места и времени должно скрыть неуверенность повествователя — во — первых, улица не могла быть имени Маразли, а какого она была имени, никак не вспомнить, во — вторых, я все это изображаю по памяти, и историки могут легко уличить меня в других фактических неточностях. Но суть и смысл событий я стремлюсь передать верно, в соответствии с принципом одного из лучших и мудрейших наших гуманитариев. Важна, говорил В. Бахтин, не точность описания, а глубина постижения.

Разрушение чекистского гнезда вызвало, надо полагать, чувство глубокого удовлетворения у врагов социализма по обе стороны подвижной линии фронта. В некотором смысле оно было преждевременным. Мы— знаем, что живучесть этихорганов и их способность к регенерации превосходят любые природные образцы. А главное, органы-то нужны всем, особенно — если политические системы близки друг другу. Неосмотрительное уничтожение помещений и устройств, приспособленных для изоляции, допросов и других способов добывания истины, отомстило за себя, когда Одесса была оккупирована и отдана под румынское управление [1].

Сигуранца оказалась бездомной.

Между тем представительный и монументальный дом, спроектированный Прохаской, как мы помним, с самыми что ни на есть прогрессивными и, можно сказать, гуманистическими намерениями — ибо Возрождение и гуманизм нераздельны, — этот замечательный дом уцелел в дни бомбежек и осады.

Здесь— и поселилась сигуранца.

Оставшихся жильцов выгнали, подвалы, где хранились дрова, уголь и ненужные вещи, где недавно пытались спрятаться от бомб и снарядов матери с детьми, улучшили, усовершенствовали, слегка оборудовали, окошки укрепили, и они стали удобными тюремными камерами; как переустраивали квартиры для новых функций, мне как неспециалисту сказать трудно. Но — на всякое дело есть знатоки и умельцы. Древние греки называли такие умения словом techne(техне); вслед за ними и мы говорим — «дело техники».

С тех пор в этом доме, действительно, перестали рождаться и расти, учиться и учить; здесь только убивали или готовили убийства.

Когда Одессу освободили от немцев и румын, родимые органы, органически родственные органам враждебным, пришли на готовое. И это было очень кстати. Работы было по горло, как говорится — таскать не перетаскать.

Бебеля, 12 стало одесской Лубянкой.

* * *

* * *

В квартире № 10(некогда безусловно барской, но средней руки: парадная мраморная лестница в глубине двора, бельэтаж, четыре комнаты, ванная, кухня и при ней комната для прислуги) поначалу, если вести отсчет времен от рождения хрониста, жили всего две с половиной семьи — наша занимала две комнаты, из них первая, она называлась условно кабинетом, была проходная, в другой проходной, «столовой», жила тетка, мамина сестра, а в независимой комнате напротив входной двери жил некто Михаил, управдом, со своей женой Зинаидой; ее серьги, кольца, крашеные губы и халаты заставили меня считать ее первой красавицей, которую судьба позволила мне увидеть своими глазами. Позднее тетка уехала в Москву, а управдом съехал, надо полагать — с целью улучшения своих жилищных условий.