Старый колодец. Книга воспоминаний

В социальном организме, где все построено на жесткой авторитарности, автономный и самодеятельный орган, да еще производящий новые клетки, невозможен. Ответственность начинает выстраиваться строго по вертикали — никто не отвечает ни перед нижестоящими, ни перед равными, ни перед собой, но только перед высшими, а те в конце концов — перед наивысшим. И тогда «ответственность» становится сценическим псевдонимом хамства, холуйства и страха, страха превыше всего, страха осознанного и укрытого, подкожного, поджелудочного; никак нельзя забывать, что «империя зла» не может не быть «империей страха». Закоулки порядочности в конечном счете возникали из-за дезорганизации системы, которая вечно стремилась к тотальности и никогда не могла ее достичь. Столь же традиционная для страны, сколь и порожденная советской властью безалаберность была благом, хотя и скромным по природе и по объему. Но пара «свобода — ответственность» была упразднена, соответствующие духовные органы атрофировались от неупражнения в течение двух — трех поколений. Не надо удивляться нравственным пустотам в нынешней свободной России и бывших братских республиках, результат пребывает в полном согласии с разумными ожиданиями. Не потому ли так высоко поднялась волна религиозности, искренней и показной, что вытравленная способность отвечать перед собой прочно замещена привычкой или потребностью отвечать перед высшими?

* * *

В «Очерке» постоянно и настойчиво говорится о педагогической идее, которая сегодня может показаться архаичной или по меньшей мере привязанной к реалиям того времени.

Питомцев Еврабмола надо было выпустить в мир не просто грамотными или, скажем более звонко, образованными, культивированными в первичном значении слова людьми. Их надо было приготовить к выживанию в трудном и меняющемся мире.

«Коллектив» начинал свое существование с труда на земле, но уже в аркадийской протошколе началась специализация, приходилось плотничать, штукатурить, шить… Некоторые ремесла родила эпоха, так и оставив их без имени.

«В 1921 году очень остро стоял вопрос с обувью. Кожаная обувь вышла из употребления из-за отсутствия материалов. Широкое распространение получили так называемые „стукалки“. Они представляли собой нечто вроде сандалий, состоявших из деревянной подошвы, передняя часть которой крепилась к главной на шарнирах (петлях), что позволяло ей следовать за изгибом ноги в пальцах. Стукалки имели задник из картона или жести и прикреплялись к ноге ремешками. „Обувь" эта одевалась на босую ногу. Была в употреблении более элегантная обувь, состоявшая из матерчатого верха, картонной стельки и подшитой к ней веревочной подошвы.

Процесс изготовления такой обуви был весьма несложен. Это давало возможность занять производительным трудом 10–15 девушек из нашего коллектива.

…В первую очередь заказчиками были сами члены нашего коллектива. Производство полностью себя оправдало. Чуть не все сотрудники и сотрудницы близлежащих детских учреждений стали щеголять в обуви нашего производства.

Трудно теперь вспомнить, какую плату мы брали за изготовление пары обуви, но, помнится, мы были довольны доходами мастерской».

Назовем это, прижмурив один глаз, сапожным делом. Позднее в Еврабмоле была создана настоящая сапожная мастерская, настоящая швейная мастерская, столярная — мебельная, плотничья, основные специальности металлообработки — вплоть до литейной!

Соль, однако, в том, что тогда, на Аркадийской дороге, девушек заняли производительным трудом.

Вот словосочетание, которое можно встретить на страницах «Очерка» десятки раз. То, что казалось самому отцу наиболее существенным в педагогической и воспитательной программе Еврабмола, было «соединение обучения с производительным трудом».Не исключено, что этот синтез был для него не менее — если не более — важен, чем самоуправление.

На самом деле, я думаю, оба принципа взаимно порождали и питали друг друга.