Старый колодец. Книга воспоминаний

Я уже говорил мимоходом о столичности Лигница. Это должно быть ясно: штаб Группы Войск качественно и структурно приближается к центральной матрице — Московской. Поэтому в армии — отдел кадров, в Группе — Управление кадров; в армии — политотдел, в Группе — Политуправление. Другие, важнейшие отличия наблюдались в области культуры. В армии — ансамбль песни и пляски, в Группе — тоже, но куда более мощный, не чета нашему. В армии больше ничего культурного не положено — идите в дом офицеров, смотрите кино, какое привезут, и будет с вас. А в Группе — свой Драматический театр. Ставят «Ромео и Джульетту», и еще всякое. Еще — свой Джаз — оркестр, который путем мгновенной мутации трансформируется в Театр оперетты. Художественный руководитель драмы — ленинградский театровед и театральный деятель Анатолий Васильевич С. Руководитель джаза и оперетты — Борис Смит. Смиток — стильно называет его Лясковский.

С этим Смитком Лясковский сразу подружился. По его, Лясковского, словам выходит, что у Смита свободного времени было много. И они с Лясковским, выпивши, гоняли по городу в трофейном открытом кабриолете Смита, догрузив его какими‑нибудь красивыми девицами. И еще всячески — как это нынче называется? да, вот так — оттягивались. В конце концов вести о художествах друзей дошли до генерала, начальника Политуправления. Не знаю, были ли у него беседы со Смитом. Не исключено, что Смита он не тронул, поскольку главным покровителем искусств был сам Рокоссовский, а Смиток принадлежал к художественной элите. Но Лясковского он вызвал к себе для разноса. Генерал был совершенно лыс, это важно для дальнейшего.

— Что это за поведение, товарищ старший лейтенант?! — кричал лысый генерал. — Разве это поведение советского офицера?!

Володя смиренно молчал.

— Вы позорите свои погоны! — развивал свою мысль" генерал.

Володя молчал.

— И потом, что это за прическа! Разве это прическа советского офицера?!

Явился бес.

— Это чтобы лысые завидовали, — возразил Лясковский.

В тот же день он был изгнан из газеты СГВ и приказом политуправления направлен в глушь, в Саратов — литературным сотрудником в газетенку танковой дивизии, расположенной в бетонном Гроссборне, в лесу. Так Лясковский доехал до нашего Щецинка, огляделся — и понял, что ниже пасть он не может себе позволить. В Гроссборн он не поехал и поселился на моем диване. Удивительные все же были времена. Ему это почему‑то сошло с рук, редактор армейской газеты, майор Воробьев, взял его на работу в свое заведение, каким‑то образом комбинация была оформлена, уж не знаю как. Вскоре они подружились — и Володя перебрался к редактору. Все же у Воробьева была целая квартира и денщик. Кроме того, я был человек непьющий — ну, не абстинент, выпивал иногда, но нерегулярно. А Воробьев посылал денщика за бутылкой монопольки прямо с утра.

Отношения у них складывались не всегда. Случалось, что часа в три утра меня будил стук в дверь. Вваливался пьяный Володька.

— Борис, — говорил он печально, — майор меня не понимает.

Затяжная театральная пауза.

— Можно, я у тебя переночую?

Я экономно устраивался у спинки, Володька заваливался рядом как был.

— Слушай, Борька, давай не будем спать! Будем сочинять стихи для венерического профилактория!

Он был дьявольски талантлив. Стоило ему чуть выпить — и он начинал говорить стихами. И как легко струилось:

Товарищ,
слово дай,
что больше
Ты баб не будешь трогать
в Польше!

Между прочим, венпрофилакторий был нужнейшим заведением. К нему не зарастала народная тропа.

* * *

* * *

В тот день Володя Рожнятовский, ведущий баритон, явился ко мне на урок часам к десяти утра, как было заведено. Лица на нем не было. Хуже того. Видели ли вы плачущего силена? Даже теперь, будучи профессионально искушен в иконографии, я не могу припомнить ничего подобного. Силены сопутствовали Дионису. Силены пьянствовали, картины такого содержания имели успех у публики. Когда в Москве открыли для народа сокровища Дрезденской галереи, картина Ван Дейка «Пьяный силен» привлекала множество зрителей, самые впечатлительные восхищались вслух — да, силён пьяный! В конце концов администрация Музея им. Пушкина повесила новую этикетку: «Вакханалия с пьяным силеном». Силены гонялись за нимфами и нередко их настигали. Известны трагические сюжеты. С силена Марсия по приказу Аполлона спустили шкуру живьем — в наказание за дерзость. В Эрмитаже есть скульптура, представляющая Марсия, уже привязанного к дереву; вот сейчас, через мгновенье холодный острый нож коснется мускулистого, напряженного тела. Есть в Эрмитаже и небольшая ренессансная картина, где несчастный Марсий уже наполовину лишен кожи. Он кричит от боли. Но плачущего силена не изображал, по — моему, никто. Володя в тот момент мог быть прекрасной моделью.

— Володя, что случилось?

Коренастый баритон, отведя полные слез глаза, с тоской смотрел в окно. Видно было, что жизнь кончена.

— Лейтенант, я поймал…