Старый Мертвый Свет

Он пришел в себя лишь когда под колесами многострадальной побитой машины начали таять километры широкого шоссе, ведущего в Бельгию. Виктор даже и предположить не мог, каким таким чудесным образом он самостоятельно разыскал нужную дорогу — наверное, в режиме автопилота ориентировался по знакам, пока взбудораженное сознание после всего увиденного и пережитого срочно подыскивало себе новую точку опоры, чтобы вернуться с из преисподней на землю.

Виктор действовал чисто механически, давно бросив бесплодные попытки достучаться до своей «думалки». За спиной остались хорошо знакомые пейзажи — грязный пригород с кучами мусора и растрескавшимся асфальтом, перетекающим в гладкое и прямое как стрела шоссе.

Сочные поля, идеально ровные квадраты которых Виктор прежде видел только в иллюминатор самолета, теперь раскинулись по обе стороны. Вдалеке белели ветряки, задорно молотя лопастями воздух и вырабатывая никому ненужную электроэнергию. В небе на огромной высоте пронеслись три боевых самолета. Да, их ряды сегодня поредели, впредь будут начеку. Кто ж знал, что эти чудовища на такое способны. Военные теперь наверняка вообще растеряются и перейдут в глухую оборону, не желая больше подвергать и без того немногочисленный оставшийся личный состав смертельному риску.

В ушах еще шумела кровь, но мысли плавно остывали, принимая привычную форму. Ясность помалу возвращалась, а вместе с ней и горечь недавней потери, и осознание полной беспомощности перед невероятным врагом.

— Да мать вашу! — прокричал Виктор. — Это что ж получается, я опять один остался. Ладно, это мы еще переживем. Бедный Хамза. Анжелика, бедная… Суки, изверги, что ж вы творите-то, а?! Откуда вы вообще взялись?! Кто вас сюда послал?.. Мы ведь так хорошо жили…

Гнев разливался тяжелой кипучей волной, заполняя собой каждую клеточку тела и каждый уголок разума. Виктор резко нажал на педаль тормоза. Шины возмущенно взвизгнули, оставляя темный тормозной след на ровном, как стекло, асфальте.

С пинка открылась водительская дверь, жалобно скрипнувшая и еле удержавшаяся на петлях. Виктор выбежал наружу, охваченный яростью и отчаянием. Так хотелось чем-нибудь по чему-нибудь врезать, но вокруг были лишь асфальт, земля и железо отбойника, разделяющего разные направления движения. На секунду задумавшись, Виктор подбежал и подошвой что было сил пнул ни в чем неповинное ограждение. Металл упруго колебнулся, и нога отскочила обратно. Виктор ударил еще несколько раз, а потом силы резко иссякли. Из него будто вытащили позвоночник, тело все обмякло. Сразу захотелось сесть, и он тут же сделал это, привалившись спиной к покрывшемуся следами подошвы отбойнику. Еще бы закурить, да за сигаретами надо идти в машину.

Когда он плакал в последний раз? Должно быть, в школе. Да, наверное, это было в девятом классе, когда, возвращаясь домой, Виктор в подъезде ненароком попал под раздачу вечно пьяного соседа, отмотавшего в общей сложности лет двадцать. Тогда он заливался слезами от неожиданной и совершенно беспричинной обиды, вихрем вылетев прочь из подъезда, прикрывая расквашенный нос. Рассказывать родителям о случившемся не хотелось, ибо отец непременно пошел бы выяснять отношения, а соседу ничего не стоило пырнуть его ножом и вернуться в хорошо знакомое место с понятными и близкими сердцу законами. Только отца уже не вернешь, да и что толку от такой мести? Так что оставалось только реветь от несправедливой обиды и пережидать на холодной улице, пока эта гнида не скроется в вонючей квартире.

С тех пор Виктор не давал себе волю, даже в драке, даже в тяжелые моменты. Как будто берег право, которым настоящие мужчины пользоваться могут только в самых исключительных случаях, на потом.

Случай настал, и слезы полились ручьем, а лицо стянуло в такую гримасу, что Виктор бы сгорел от стыда, посмотрись он сейчас в зеркало. Рыдания сотрясали его все сильнее, превращаясь в судороги, соленая влага застилала глаза. Жалость к недавно приобретенным и только что утраченным товарищам как-то незаметно перетекла в жалость к самому себе. Сколько Виктор не взывал к совести и не одергивал себя — это же не он, в конце концов, остался погребенный под грудой острого металла, не он умер страшной смертью, возможно, в мучениях и страданиях — но сердцу не прикажешь.

Он снова остался один, совершенно один. Все навалилось скопом. Единственная женщина, кого он по-настоящему любил, использовала его как трамплин, дожидаясь подходящего случая, чтобы перескочить повыше, ухватившись за более приемлемый вариант. Наверное, поэтому Лена всегда на корню отметала все разговоры о детях. И чем он думал? Почему раньше не расшифровал столь понятные знаки? Даже родители, поначалу деликатно молчавшие, в последние пару лет нет-нет да и намекали на то, что жена явно темнит. А Виктор ее защищал, оправдывая Ленино поведение нормальным для современной женщины желанием сделать карьеру и реализовать себя и свои амбиции. Огрызался на родителей, обвинял, что им только внуков подавай, а остальное неважно. Эх…