— Я как-то читал своим студентам из Китая «Стену и книги».
— Студенты из Китая? Наверняка они нашли там массу глупейших ошибок. Нисколько в этом не сомневаюсь. Это совершенно неважная работа, ее и читать не стоило. Пойдемте ужинать.
Он взял с дивана свою трость, и мы отправились вниз, вниз на тесном лифте, через литые ворота. Ресторан находился здесь же, за углом, — я его не видел, но Борхес знал дорогу. Так что я шел на поводу у слепого. Идти по Буэнос-Айресу с Борхесом было все равно что идти по Александрии с Кавафисом[59]
или по Лахору с Киплингом. Город принадлежал ему, и он шел по нему как хозяин.По случаю вечера Страстной пятницы в ресторане было людно и шумно. Но стоило появиться Борхесу, тростью нащупывающему хорошо известный ему путь между столиками, как посетители примолкли. Борхеса здесь прекрасно знали, и при нем стихли разговоры и даже звон посуды. Это молчание, в равной степени полное благоговения и любопытства, висело до той минуты, пока Борхес не уселся и не продиктовал официанту наш заказ.
Нам подали пальмовый салат, и рыбу, и виноград. Я пил вино, Борхес только воду. Склоняя голову то к одному плечу, то к другому, он старался подцепить на вилку кусочки пальмы. Затем попробовал орудовать ложкой, но в итоге был вынужден пустить в ход пальцы.
— Знаете, какую главную ошибку допускают те, кто пытается снимать фильмы по «Доктору Джекилу и мистеру Хайду»? — спросил он. — Они отдают обе роли одному актеру. А для этого фильма нужны два разных человека. Именно это и имел в виду Стивенсон. Джекил — это два человека в одном. И это должно оставаться тайной до самого конца. Только в конце это откроется, как удар грома. И еще одно. Почему режиссеры вечно превращают Хайда в любимца женщин? Он же для этого слишком жесток.
— Хайд сбивает с ног ребенка, и Стивенсон описывает, как хрустят его кости, — подтвердил я.
— Да, Стивенсону ненавистна жестокость, но он никогда не имел ничего против физической страсти.
— Вы читаете современных авторов?
— Я никогда не унижаюсь до такого чтения. Энтони Бёрджесс[60]
очень хорош и, кстати, очень одаренный человек. Мы с ним похожи — Борхес, Берджесс. Это одно имя.— А еще кто?
— Роберт Браунинг, — сказал Борхес, и мне показалось, что он пнул меня по ноге. — Но все-таки ему следовало писать короткие рассказы. Если бы он взялся за них, то превзошел бы самого Генри Джеймса, и люди по-прежнему читали бы его, — Борхес взялся за свой виноград. — В Буэнос-Айресе отлично кормят, вы согласны?
— Практически во всем это очень цивилизованный город.
— Да, вот только бомбы взрываются здесь слишком часто, — Борхес вскинул на меня глаза.
— Об этом в газетах не пишут.
— Они боятся печатать такие новости.
— Тогда как вы узнаете о бомбах?
— Без проблем. Я их слышу.
Действительно, три дня назад в городе был большой пожар, уничтоживший практически все телестудии, отстроенные нарочно для освещения финала Кубка мира по футболу Официально причиной была названа «неисправная электропроводка». А пять дней назад были взорваны два поезда: в Ломас-де-Саморе и Бернале. Неделю назад был убит член правительства. Его труп нашли на улице Буэнос-Айреса с пришпиленной запиской: «Подарок от партизан».
— Но наше правительство не самое плохое, — продолжал Борхес. — Видела[61]
— очень приятный офицер, — он улыбнулся и задумчиво добавил: — Он не хватает звезд с неба, но он хотя бы джентльмен.— А как же насчет Перона?[62]
— Это настоящий уголовник. Моя мать сидела в тюрьме при Пероне. Моя сестра сидела в тюрьме. Моя кузина. Перон был никчемным лидером и, как я подозреваю, трусом вдобавок. А его жена настоящая проститутка.
— На самом деле?
— Самая обыкновенная шлюха.
Нам подали кофе. Борхес подозвал официанта и по-испански попросил:
— Проводите меня до туалета, — и сообщил мне: — Пойду мастурбировать. Ха!
Когда мы возвращались из ресторана, он задержался у чугунной решетки у входа в отель и ловко щелкнул тростью по литым столбикам. Пожалуй, он был не так уж безнадежно слеп или просто хорошо помнил эту улицу. Во всяком случае, он не собирался сдаваться. И сказал:
— Это на удачу.
Поворачивая к своему дому, Борхес продолжал:
— Отец часто говорил: «Что за нелепая история — этот рассказ про Иисуса! Как будто какой-то человек согласится умереть за чужие грехи. Разве кто-то в нее поверит?» Это действительно глупо, не так ли?
— Очень уместная мысль для Страстной пятницы, — ответил я.
— А я об этом и не думал! А ведь и правда! — Он так расхохотался, что на него стали оглядываться.
Пока он рылся в карманах в поисках ключей, я спросил его о Патагонии.
— Я там бывал, — сказал он, — но все равно плохо ее знаю. Однако скажу вам вот что. Это унылое место. Очень унылое место.
— Я собирался завтра поехать туда на поезде.
— Не уезжайте завтра. Лучше приходите ко мне. Мне нравится, как вы читаете.
— Я надеялся, что на следующей неделе доберусь до Патагонии.
— Это унылая страна, — повторил Борхес. Он наконец-то отпер дверь, на ощупь прошел к лифту и открыл решетчатую дверь. — Лифт ста печалей, — со смешком произнес он, входя внутрь.