Старый пёс

Про то, что кто-то в семье умрёт, когда буду в командировке, – страшные слова. Ленка и вправду однажды мне такое сказанула сгоряча. С тех пор эта рана болит, не заживает и гноится. Причём болеть начала сразу, как мне её нанесли, – ещё когда все были живы. Эх, Ленка, если б знать, что не проходят такие слова без последствий…

Кузьминское кладбище, к которому я подъехал на своей «шестёрке», по московским меркам располагалась от старой квартиры (на Цветном) сравнительно недалеко. И «пробок» таких утром ещё не было, машины только выгребали на асфальтовые реки. Ещё вчера, едучи к Марику, я увидел, что Москва за семнадцать лет сильно изменилась. Но лишь сегодня утром, при солнечном свете, осознал, насколько велики эти изменения.

Осыпавшиеся, жалкие, трухлявые дома в центре превратились в Архитектуру, в яркие конфетки с чётким рисунком, в картинки из буклета. Пропали машины, припаркованные как попало. Разрытые и брошенные дороги – где вы, ау? Испарились казино, попадавшиеся на каждом шагу, работавшее даже по утрам, и прихватили с собой бессчётные одёжные рынки с китайским хламом, которые казались неистребимыми. А ещё – при мне вдоль Филёвской линии торчало несколько огромных уродливых конструкций; это то, что сейчас называется СИТИ. А ещё – совсем не видно бомжей, собирающих что-то в пакеты, а ведь раньше их чуть ли не столько же было, сколько прохожих… И убил, наповал убил раскрашенный в разные цвета асфальт! На пешеходных переходах, на площадях, на стоянках, перекрёстках… Европа, товарищи.

Как в другую страну попал. Или нет, на машине времени – в будущее.

Ничего не изменилось на кладбище. Даже не знаю, хорошо это или плохо. Карта от Марика оказалась, разумеется, не нужна, я отлично помнил, где наш участок. Подошёл – и застыл…

Что это?

Как такое возможно?

Впрочем, «что и как» – идиотские вопросы, не оперу ими задаваться. Некие двуногие мрази наведались и сделали. Вопрос другой: КТО?

Даже мертвых не оставляют в покое, суки…

Я достал секретный мобильник, собираясь звонить Марику. Секретный – это тот, в котором только два номера: самого Марика и его верного Искандера. Выдали мне и публичный телефон, для связи с остальным миром… Трубка завибрировала у меня в руке: сын опередил на секунду – как почувствовал.

– Уже видел? – спросил он тусклым голосом.

– Ты что, знал?

– Не смог тебе утром сказать, язык не повернулся. К твоему приезду исправить не успел, сам обнаружил неделю назад, думал, время есть. А тут всё закрутилось, тебя в твоей деревне как рыбку поймали и подсекли… Извини, папа.

– Тебе-то за что извиняться. Уроды пусть извиняются. Когда я их найду, они так будут извиняться, что прямые кишки из глоток выплюнут…

– Держись там, – сказал Марик и отключился.

Я посмотрел на отброшенный камень с надписью «Елена Марковна Ушакова», на развороченную могилу, присыпанную впопыхах (наверное, стараниями Марика), мельком порадовался тому, что могилу Максима не тронули, и подумал: всё происходящее, конечно, дико и странно, однако где связь между нападением на зарытого невесть когда покойника и пропавшей коллекцией древнего оружия?

Должна быть связь, подумал я. Иначе нет в мироздании ни порядка, ни элементарного здравого смысла.

* * *

Игорь Рудаков незаметно подвинул мне ногой пластиковую папку с ручками, похожую на кейс. Под столом, как в кино.

– Возьмите. Обещал – сделал.

Там были копии уголовных дел, из-за которых, собственно, собрались. Давать их мне он, конечно, не имел права.

– Что, никто не в курсе? – заговорщически шепнул я ему на ухо, выразительно оглядывая остальных.

– Да все они в курсе! Но лучше, если кого спросят, чтоб честно отвечал: ничего такого не видел.