Старый Сантос и его потомки

На следующий день весь поселок провожал в последний путь Нехамку Сантос.

Ицхак стоял у открытой могилы. Слез больше не было. Он уже выплакал свои глаза, как жена, как окружающие родные и близкие. Он еще раз мысленно поклялся, что не успокоится, пока жестоко не отомстит за смерть дочери. Он не садился на семь дней за поминальную молитву, как положено по старому обычаю, не посыпал голову пеплом. Она и так вся поседела за эти два дня. Ицхак Сантос бродил по поселку как одержимый и места себе не мог найти. Ни с кем не разговаривал, ни к кому не обращался, словно на время онемел. Он не ел и не пил, не мог сомкнуть глаз. Ходил по винограднику, кружил и кружил вокруг орехового дерева, долго стоял под ним, склонив голову, часами сидел с поникшей головой у свежей могилы, что-то шептал про себя, словно прощаясь с окружающим миром. Никто не мог помочь ему, облегчить его горе. Черным стало его лицо, обросшее седой щетиной, глаза глядели пустые, погасшие.

Так миновало три дня. На четвертый, когда мрак предгрозья охватил всю округу и густые черные тучи низко опустились над Карпатами, Ицхак Сантос взял с собой обоих сыновей, убитого горем жениха, сунул за пояс топор и приказал седлать коней.

Четверо всадников неслись по извилистой горной дороге к усадьбе, что поодаль от поселка. Было уже поздно, когда они спешились и неслышно подобрались к парку Курта Вальбе. Привязав лошадей к деревьям, переждав, пока погаснет свет в окнах просторного двухэтажного дома, перепрыгнули через каменную изгородь и бесшумно пробрались в хозяйскую спальню. Заткнув спящему Курту Вальбе рот кляпом, они потащили обезумевшего от страха барона в глубь парка. На той же петле, в которой повесилась дочь, Ицхак Сантос повесил его на высоком клене посреди сада.

Увидев, как болтается на веревке мерзкий человечек, Сантос немного успокоился. Почувствовал, как исподволь утихает его боль, слегка притушенная расплатой. Добравшись до панского погреба, выкатил бочку керосину, облил дом, хозяйственные постройки и поджег.

— Пусть горит проклятое гнездо! — сказал Ицхак Сантос. — Чтобы и следа не осталось от этого проклятого Курта Вальбе! Вот возмездие за смерть моей дочери, за все наши горести и страдания!

Когда ветер раздул огонь, Ицхак Сантос кивнул своим спутникам. Вскочив на коней, они помчались домой.

То, что Сантос с сыновьями уехал из дому, не осталось надолго тайной. Суматоха поднялась в поселке, когда жена Ицхака всех подняла на ноги, умоляя отправиться на поиски. Страх охватил людей. Все высыпали, встревоженные, на улицу, прислушиваясь, не доносится ли стук копыт. Никто не мог предугадать, куда помчался Сантос и что задумал.

Свирепствовал северный ветер. Вскоре разразилась гроза и хлынул ливень. Вперемежку со снегом — последние потуги зимы, уступающей место юной весне.

Люди молча столпились у двора Сантоса, стараясь, как могли, успокоить жену, которая была вне себя от страха. Ждали наступления рассвета, чтобы всем скопом отправиться на поиски уехавших.

Но еще задолго до рассвета послышался конский топот. На крутой, нависшей над поселком горе показались четверо всадников. Они быстро спускались вниз.

Все обрадовались, облегченно вздохнули, женщины перестали плакать. Сантос осадил коня у калитки своего двора, спешился и прежде всего подошел к заплаканной, измученной страхом и слезами жене, обнял, стал успокаивать.

Все испуганно глядели на виноградаря, ждали, что он им скажет. Односельчане бросились к нему, испуганно и выжидающе глядя на него.

— Ицхак, где ты был?

— А что там полыхает за горами? Смотрите, смотрите: багровым стал небосклон… И дым валит столбом!

Несколько минут он молча ходил по двору как неприкаянный, затем попросил жену, чтобы достала из сундука его солдатский мундир с крестом и медалями. Быстро переодевшись, он простился с женой, детьми, с соседями.

— Куда ты, Ицхак? И почему в солдатском? — недоумевали односельчане. — Что ты задумал?

— Пойду в город и во всем признаюсь, — не сразу ответил он. — Скажу, что покарал негодяя Вальбе за мою дочь. Я этого подлеца повесил на той же веревке, на которой моя Нехамка повесилась… Пусть теперь судят. Я не боюсь суда!

— Боже мой, Ицхак! — подбежала к нему насмерть перепуганная жена. — Что ты натворил!

— Отомстил… Мог ли я жить спокойно, зная, что осквернитель моей дочери, этот убийца ходит по земле? Каким бы отцом был я своим детям, если б не отомстил за них? Как бы я мог жить, зная, что Вальбе живет и наслаждается жизнью? Я рассчитался с этим паразитом.

— Ицхак, о чем ты только говоришь? Разве те, к кому ты пойдешь, лучше, честнее этого Вальбе? Они ведь одного поля ягоды: когда Вальбе издевался над нами, грабил нас, то ему слова не сказали. Куда ты пойдешь?

Шумели, спорили односельчане, доказывали взбудораженному виноградарю, что он не должен идти в город, что там его попросту убьют. Но Ицхак пытался успокоить окружающих:

— Пойду! Никто не должен страдать из-за меня. Пусть судят одного меня. Я отомстил за свою бедную дочь и готов держать ответ, любой приговор выслушаю…