Старый Тогур

— Господи, что же это такое! — кричал Матвей, — Васька давай на Покатную, а то река и до них скоро доберется.

А река бушевала и метала, делала новое русло.

Сашка прибежал домой :

— Началось! — крикнул он, еще вбегая, и дети тотчас высыпали на улицу.

— А где Матвей? — спросила Агафья.

— Быстро началось, — просипел, задыхающийся от пробежки, Саша Они с Васькой на мотоцикле улицы поднимают.

— Ох, ох, ох… — завелась Агафья, — что делать?

— Надо что-то сделать бабушка, думай.

— Не знаю, уходить надо,- зашептала Агафья.

— В церковь надо идти, — воскликнул мальчик, пораженный своей находкой.

— Что ты Саша, молитвами сейчас не помочь.

— Нет, ты не поняла. В колокол надо бить.

— Молодец, мальчик мой, — засияла Агафья, — Беги, беги, звони. Буди Старый Тогур.

Агафья и Сашка выбежали из дому и побежали в разные стороны, он — в церковь, она — в поле.

Васька и Матвей только-только закончили объезжать Покатную, как вдруг Васька закричал:

— Дядька, смотри!

И Матвей увидел. Там у реки, на косогоре, соскальзывал домик древнего Петра. Он летел вниз медленно, и хозяин его, пытаясь хоть что-то сделать, хоть как-то спасти дом, уцепился за ручку, и тянул, что было сил. Но сил не было, и Петр полетел вслед.

И только-только дом погрузился в воду, как над Тогуром зазвенел надрывный собачий лай. И горше этого лая не было никогда.

— Давай туда, — указал на гору Матвей.

Когда они примчались туда, Найда бегала по кругу и выла, и лаяла, и плакала, точно человек. Матвей схватил ее:

— Все.… Все… — гладил он ее по спине, — успокойся, тихо… тихо,- но Найда не унималась.

И вдруг они услышали колокольный звон, и собака успокоилась.

Сашка как угорелый влетел в церковь:

— Святой отец! — подбежал он к священнику.

— Что, сын мой? Что с тобой?

— Река… Где у вас колокольня?

— Зачем? Там нет звонаря.

— Звонить надо! Река сметает все! Надо, чтобы люди услышали.

— Вот, вот дверь наверх, и да поможет нам бог, — указал священник на темный угол,- иди сын мой, а я пока буду молиться.

Мальчику показалось, что он прошел миллион ступенек, прежде чем оказался на площадке. Он вылетел наверх, его обдало свежим ветром, он схватил за веревку колокола и дернул:

— Господи, помоги им спастись! Господи, — шептал он.

Колокол звонил, и в этой музыке было спасение. Люди слышали звон, они выходили из домов и понимали, что грядет буря, и уходили от этой бури, ведомые божьей рукой. Река бушевала, шла напролом, делала новое русло, сметала Старый Тогур.

А колокол звонил.

IX

Сашка сидел на колокольне и видел все: как соскальзывает в пропасть село, как маленькие, точно карточные, домики проваливались в речную бездну, унося за собой все, что можно. Он видел, как маленькая зеленая точка неслась в сторону поля, он видел убегающих людей, он видел солнце. Оно слепило глаза, и он засыпал.

Река прошла Тогур насквозь, дошла до Анги, влилась в нее и потекла по новому руслу сама в себя.

Всюду черным дымили костры, стояли наспех разбитые палатки и машины, туда сюда из стороны в сторону, пытаясь, что-то сделать, сновали люди. Польский чувствовал себя не в своей тарелке, пока они дежурили у припасов все эти дни. Он проклинал себя, за то, что вынужден наблюдать, как погибает село, за то, что ничего не может сделать. А самое главное, что в этих пустых рассуждениях о «высоких материях» он совсем забыл про мальчика, а ему за последние три дня снова стало хуже. Вчера вечером, когда Григорий Яковлевич отлучился домой, он не рискнул оставить Илюшу дома, потому что его сильно лихорадило. Учитель боялся, что если пойдет вода, мальчик не сможет спастись в таком состоянии. И потому за день до трагедии он привез его в лагерь и ни на минуту от него не отходил, но ему становилось все хуже и хуже.

Когда пришла вода, Илюша спал, у него был жар, он бредил во сне и жалобно звал маму, точно потерявшийся волчонок. И, сидя у его кровати, Польский проклинал весь мир, что сейчас, когда надо помочь всем, он сидит здесь и помогает только одному.

Река прошла, и бред прошел вместе с ней. Илюша успокоился, и Григорий Яковлевич оставил его в палатке одного, а сам пошел узнать, что все-таки им делать дальше.

В этой кутерьме он долго-долго бродил по лагерю, пытаясь разыскать стан Митрохиных, который, как казалось ему был совсем близко, но почему-то в одну минуту исчез с того места, где он должен был быть.

— Гриша! — окликнул его кто-то сзади,- иди сюда.

Григорий Яковлевич пошел на звук. И вдруг из-за одной из палаток вынырнул к нему навстречу Силантий:

— Ты не нас случаем ищешь?

— Вас. Вы чего, стан сменили?

— Да нет, ты просто пропустил его, когда шел туда. Что, как мальчик? — спросил Силантий.

— Заснул, но… я не знаю, доктор сказал, что остается только молиться, воспаление легких, при его слабом здоровье это очень опасно. Да…- вздохнул польский, — а, где Матвей?

— Должен уже быть.

— Да вон он едет, — сказал Коля, стоявший на пригорке возле палатки. Зеленый «Урал» подкатил к собравшимся, и из него выскочила Найда.

— Это же собака Петра Трифонова, — заметил писатель, — а хозяин?

Матвей опустил глаза: