Старый тракт (сборник)

Шубников наблюдал за Белокопытовым, поражаясь, какой он быстрый и точный в каждом движении. «Истинно влюблен в нее, влюблен бессловесно, и потому душа его в восторге», – продолжал размышлять Шубников.

– Ну как, Северьян Архипыч, не обидится наша гостья на скудость угощения? – обеспокоенно сказал Белокопытов, присаживаясь к столу.

– Да что вы, Ефрем Маркелыч, с какой стати? Мы же не готовились к встрече с ней! – воскликнул Шубников, но тут же про себя опроверг собственные слова: «Я-то не готовился, а он готовился, и, судя по всему, давно. И сам не свой теперь. Каждая жилка трепещет в нем буйством и глаза горят огнем».

Но вот за дверью раздались шаги и на пороге появилась Луиза. Шубников посмотрел на нее и замер, а Белокопытов вскочил с табуретки, порывисто шагнул навстречу к ней, но тут же сдержал себя и отступил на полшага. Ему хотелось обнять девушку, прижать к себе.

– Боже мой, как пришлась ей по плечу Ксюнешкина одежка, – заметил Белокопытов. – Брат Северьян Архипыч, ты посмотри-ка, вылитая она, Ксюшенька! – И он схватил Шубникова за плечо, и тот почувствовал, как дрожит его большая горячая рука.

– Да не видел я вашу Ксюнешку, Ефрем Маркелович, не видел!

– Как две капли воды! Луиза, родная, прости еще раз, что грубо втащил тебя в седло. Пожалуйста прости и садись вот сюда. Она любила сидеть на этом месте. Вот тут, вот сюда. – Он суетился около нее, двигал табуретку, смотрел завороженными глазами на Луизу.

– Он приглашает вас, Луиза, за стол, просит не стесняться, есть сколько хочется, – Шубников не стал переводить все, что сказал Белокопытов, подумал: «Надо успокоить его. Он очень возбужден, может сделать что-нибудь не то и не так и будет ему потом стыдно и горько».

– Вы успокойтесь, Ефрем Маркелыч. Все у вас хорошо. И она довольна, видите, как повеселело ее лицо. Она совсем еще юное существо, и ей необходимо доброе попечение старших.

Шубников заметил, что Луиза прячет свои руки, держит их ладонями вверх.

– Рыбу солили. Солью руки разъело, – смущаясь, сказала Луиза, и Шубников пожалел, что так излишне был внимателен к ее рукам.

– Чем бы, Ефрем Маркелыч, руки ей полечить? – обратился Шубников к Белокопытову и кивнул на Луизу. – Говорит, что к зиме рыбу солили.

– А сейчас живицу кедровую принесу. Лучшего лекарства не придумаешь. – Он схватил со стола остроконечный охотничий нож и поспешно выскочил из дома.

– За лекарством пошел для ваших рук, – объяснил Шубников девушке.

– Вы так любезны! Заживет! – чуть улыбнулась Луиза, а Шубников промолчал, видя, что этот разговор девушке неприятен.

«Безжалостная каторга там, у этих монашек, – подумал Шубников и вновь украдкой осмотрел Луизу. – Какой бурей сюда ее занесло? Что заставило ее жить и страдать в этой трущобе?»

Белокопытов не вошел, а влетел. На ноже блестели несколько ядреных капель чистейшей смолы, снятой с кедра.

– Пожалте! – Белокопытову очень хотелось самому взять Луизины руки и нанести смолу на трещины кожи. Но вдруг робость охватила его и он попросил сделать это Шубникова.

Луиза покорно положила руки на стол, и Шубников осторожно снял капли смолы с ножа на ее руки, слегка растер их, по подсказке Ефрема Маркеловича.

– День-два, и кроме следа от смолы ничего не останется. Все заживет, – наблюдая за движениям Шубникова, сказал Белокопытов, и полное, раскрасневшееся лицо его сияло удовольствием.

Едва окончили эту операцию, самовар заворковал, запыхтел, и Белокопытов залил кипятком фарфоровый чайник, заполненный чаем и смородиновыми листьями. За столом Белокопытов то и дело угощал Луизу и Шубникова, пододвигал к ним тарелки со снедью, обещал к ужину приготовить свежую дичь.

Луиза все еще присматривалась к мужчинам, но стала уже спокойнее, ела с аппетитом, без стеснения.

Трапеза протекала неспеша. Шубников надолго замолкал, а без него разговор вести было некому. В такие минуты Белокопытов с обожанием в глазах посматривал на Луизу и, чувствуя свою беспомощность в общении с ней, опускал голову.

После еды Белокопытов настоял, чтоб Луиза отправилась в горницу и отдохнула. Но она и встать не успела, как в открытую дверь дома донесся заливистый лай собак.

– Кто-то припожаловал, да еще с собаками, – с тревогой в голосе сказал Белокопытов и кинулся к окну. – Северьян Архипыч, уведите ее в горницу от греха подальше. Одно из двух: либо пасечник мой пришел, либо Манефа-настоятельница послала своих дозорных. Я выйду, посмотрю…

Белокопытов одернул рубаху, выпрямился, попутно резким взмахом руки открыл дверь в горницу, и Шубников пропустил Луизу, наказав сидеть тут, пока он сам не придет за ней.

Луиза побледнела, вздергивала плечами, стала снова робкой и маленькой.

– Они убьют меня! У них можно войти, а выхода назад не бывает, – вполголоса сказала она.

– Не отчаивайтесь! Ефрем Маркелыч не даст вас в обиду, – прошептал Шубников и как-то невольно погладил ее по спине.