Старый тракт (сборник)

Анкет тогда было настолько много, что никого это не удивило, как не удивили и сами вопросы, например, о тех же военных специальностях, так как дело это получало широкое распространение. Тот же Володя Шунько написал в своей анкете: «Пилот, парашютист».

Вскоре нам принесли из другой комнаты в особых конвертах документы на совещание, и тут проявленная тщательность при регистрации объяснилась:

— Совещание будет проходить в Кремле, в зале Андрея Первозванного. Вот пропуск туда. При утрате не возобновляется. Питание там же, в Кремле, в столовой Владимирского зала. Это — талоны на завтраки, обеды и ужины. А это — талоны на табачные изделия. Отдельно талон на книги — литературный паек. Жить будете в гостинице Коминтерна. Вот направление. (Ныне гостиница «Центральная», на ул. Тверская.)

— Поняли? Все в Кремле. Вот почему Косарев в телеграмме подчеркивал значение совещания, — многозначительно сказал нам первый секретарь. Но это объясняло далеко не все. Главное было впереди.

На следующий день совещание открылось. Насколько мне помнится, с докладом выступил сам генеральный секретарь Цекамола Александр Косарев.

Все мне было интересно в Москве. Да и другим ребятам тоже. В гостинице мы встретили несколько известных деятелей коммунистических партий зарубежных стран. В Коминтерне проходило какое-то совещание, и они прибыли в Москву для участия в нем. Поскольку имена некоторых из этих товарищей довольно часто мелькали в печати того времени, мы смотрели на них с откровенным интересом. Ну а самое основное — это Кремль. Все тут захватывало нас, начиная с того, что еду нам подавали на посуде, помеченной инициалами последнего царя «HP». Вензелями с этими буквами были украшены тяжелые, из чистого серебра, ложки, ножи и вилки. И на белоснежных салфетках стояла эта же мета «HP».

А в обеденный перерыв, когда мы вышли из дворца посмотреть легендарный двор Кремля, на субботнике по благоустройству которого когда-то работал Владимир Ильич, Вася Архипов, один из осведомленных работников Цекамола, выдвиженец из Сибири, подойдя к нам и понизив голос, сказал:

— А сейчас, земляки, покажу вам, где живет товарищ Сталин. Только так: не задерживаться напротив окон, и тихо, без болтовни идти, будто по другому делу…

И мы пошли за ним, стараясь всем видом изобразить, что мы направились в другое место.

— Вот видите эти окна с белыми занавесками? Его квартира! Видели?! А теперь — забудьте!

Только отойдя на почтительное расстояние от малоэтажного дома, притиснутого к более крупному зданию, мы многозначительно переглянулись, и кто-то один выразил общее впечатление:

— Скромно! Могли бы и получше дать квартиру вождю! — и как нам было сказано, все постарались забыть увиденное.

Второй день совещания был более коротким — нам предстояло посетить Большой театр. Слушали оперу «Кармен». Все считали, что нам подвалила удача — попасть в Большой театр, да еще на такой спектакль, и тогда было непросто.

Часов в пять мы быстро оделись и вышли во двор. Пропускали нас в Кремль через Ильинские ворота, те самые, которые обращены к зданию Исторического музея.

Чтобы выйти из двора Кремля, мы шли мимо Царь-пушки, пересекали Ивановскую площадь и вдоль продолговатого корпуса Кремлевского арсенала, где размещалась со времен революции школа краскомов, выходили на Красную площадь.

Очень хорошо помню этот февральский ранний вечер. Предзакатное солнце искрилось и горело на золоченых маковках соборов и башен. Тянуло откуда-то из Москворечья резким, еще по-зимнему, ветерком, приносившим сюда, на вышку великого города, запахи фабричных дымов.

Мы шли быстро, весело, разговаривали, смеялись. И вдруг говор смолк, смех, как ветром снесло, и от первых рядов нашей цепочки послышались приглушенные голоса, полные изумленья:

— Сталин! Смотрите, Сталин!

И тут все увидели живого, неподдельного Сталина. На Ивановской площади в Кремле в то время существовал островок. На нем росли несколько елей и между ними, вероятно, можно было бы при необходимости размяться, походить туда-сюда, колеся вокруг деревьев.

Именно здесь и прогуливался Сталин в обществе с каким-то крайне рослым краскомом, то и дело сгибавшимся к Сталину, который был ему только до плеча.

Сталин был в черной меховой шапке, с опущенными наушниками, в черном пальто, длинном, чуть не до пят, руки его были спрятаны в карманах, в зубах он держал трубку, слегка дымившуюся.

Он не спеша передвигал ногами в сапогах, изредка кивал военному головой, казавшейся очень большой, явно не пропорциональной его узким плечам и маленькому росту. Было во всем его облике что-то уж очень обыкновенное, даже простоватое, и это всех нас тронуло, вызвало чувство умиления.

Но вместе с тем подумалось и о чем-то возвышенном и сложном: вот он ходит так просто, обыкновенно, как все мы, смертные, а думает, наверное, о всей стране, о жизни миллионов, о всех нас. И может быть, ему сейчас тоскливо гулять с этим чужим, военным человеком, а не с любимой женой, которую он проводил недавно в скорби и страданиях в другой мир, перед которым и он не властен.