Стать бессмертным

Евгений Иванович жил, работал, спал с женщинами и писал свой странный роман, порой ощущая себя если не ледоколом «Ленин», то, уж точно, несгибаемым «Фрамом»[16], о форштевень которого разбивались и уплывали прочь только не полярные льды, а время и пространство. Евгению Ивановичу иногда казалось, будто на него, как на столб нанизан весь наш бесконечный мир, изнутри видимый насквозь. Сверху вниз, справа налево, вдоль и поперёк…

Подобного чувства Евгению Ивановичу не доводилось испытать никогда прежде, отчего он поначалу решил, что оно и есть предвестник приближающегося конца, но пожив с ним некоторое время и несколько привыкнув, сменил своё мнение на противоположное: он убедил себя в том, что всё только начинается.

27. Алексей Цейслер. Кто назначил сбор на эту ночь?

Вечер пятницы. Я сижу напротив небольшого жёлтого телевизора «Юность», к которому через декодер подсоединён видеомагнитофон «AIWA». Декодер я паял всю ночь, по схеме, которую мне где-то раздобыл Мясоедов.

На маленьком экране идёт жанровая сценка из жизни немецких лесорубов: два упитанных ганса трудятся над немолодой уже фройляйн в белокуром парике с косичками (у моего соседа по коридору кроме порнухи оказалась только пара американских боевиков категории «С» и мультик «Тайна третьей планеты»).

Его я смотрел утром. Когда всё закончилось, и три советских космических корабля отчалили в разные стороны вселенной, у меня сжалось сердце. Я подумал, что этот мультик, каждый его кадр — реквием по некогда всесильному, романтичному, единственному и неповторимому в своём роде классу советских инженеров, на котором, словно на непотопляемом ковчеге, покоился Великий — Могучий. И куда это всё ушло…

Дверь в мою комнату после двух мягких ударов открывается, и в проёме появляется человек, в котором я узнаю Беляева, ещё больше поздоровевшего с нашей последней встречи. На нём длинное пальто с поднятым меховым воротником и политбюровский каракулевый «пирожок».

— Было не заперто, — говорит он, — разрешите войти?

Холод, который он напустил, быстро добирается до моих босых ног, и непрочная иллюзия тепла и уюта зимней комнаты рассыпается. Я встаю.

— Вы уже зашли, — говорю я.

Беляев раздевается на вешалку у двери и долго приглаживает свои короткие волосы ладонью. Затем проходит в комнату.

— Что смотрите? — спрашивает он, заглядывая в экран. — Ба! Учебный канал!

— Скорее, «Россия», — отвечаю я, — ведь наша жизнь — это же чистой воды порнография. Сегодня ты ганс, завтра — фройляйн…

— Глубоко, — качает головой Беляев, — реально глубоко.

Я делаю пригласительный жест рукой, и гость подсаживается к телевизору на свободное посадочное место — стул с незакреплённой сидушкой, который я пару дней назад одолжил у комендантши. В ящике в это время происходит смена пажеского караула, теперь кадр занимает молодой афрогерманец с двумя, вероятнее всего, малоросскими красавицами, и, похоже, надолго.

— А помните старые фильмы — оба голые, но ничего не видно? — спрашивает Беляев.

— Помню, помню, такое ещё при Советском Союзе снимали.

— Вот там было искусство, а это… — он машет рукой на «Юность».

— А ничего, что от того искусства за версту разило фальшивкой, как от художественного фильма про войну производства восьмидесятых годов? — говорю я.

Беляев поворачивает ко мне свою удивлённую физиономию.

— Вы о том, что это было также убедительно, как Руперт Эверет в роли Гриши Мелехова?

Я утвердительно киваю.

— Алексей, искусство — это всегда фальшивка, разве вы не знали? А всё, что убедительно, то, — он тычет пальцем в экран, — порнография.

Я встаю, щёлкаю ПТК, специально приготовленными для этого пассатижами, и сажусь обратно. На экране после небольшого кадротрясения появляется шепелявая дикторша первого канала, которая рассказывает об очередной аварии в центре Москвы. Мы с Беляевым замолкаем и внимательно её слушаем.

— Алексей, у меня к вам есть несколько вопросов, если позволите, — прокашлявшись, нарушает сковавшую нас тишину Беляев, — можно выключить телевизор?

— Да, конечно.

Я встаю и выдёргиваю «Юность» из розетки, поскольку по-другому тот не выключается.

— Итак, комиссар, я вас внимательно слушаю, — говорю я Беляеву, водружаясь на место.

Беляев благосклонно улыбается.

— Дело вот в чём. До меня дошли леденящие душу слухи, что у вас относительно недавно случилась встреча тет-а-тет с одним блюстителем закона, неким Дворниковым. Так?

— Так, — отвечаю я, слегка напрягаясь. — А почему это вас интересует?

— Сейчас узнаете, Алексей, — кивает головой Беляев, — не торопите события.

Мой собеседник откидывается на комендантском стуле и, приняв, наконец, наиболее удобную позу для рассказа (нога за ногу, левая рука в бок, правая держит в воздухе воображаемый поднос), начинает: